Свет иных дней - Стивен Бакстер Страница 35

Вроде бы ему стали нужны люди, хотя самых близких он сторонился.

«Я как мотылек, боящийся пламени свечи, – думал он. – Не могу перенести яркости нахлынувших чувств».

Вот он и принимал приглашения, над которыми в противном случае обязательно хорошо подумал бы, и вступал в разговоры с людьми, в которых прежде вовсе не нуждался.

Помогала работа, постоянно и занудно требовавшая его внимания, безупречная логичность совещаний, планов и перемещения ресурсов.

А время настало хлопотное. Новые модели обруча «Ока разума» поступали из апробационных лабораторий и были близки к стадии запуска в производство. А группы инженеров совершенно неожиданно обнаружили у устройства еще одно техническое качество: при пользовании обручем у людей возникала синестезия – синхронизация сенсорной информации, вызванная перекрестными «переговорами» между центрами головного мозга. Это стало причиной для бурного празднования. Все знали, что компания IBM возобновила исследования Уотсона по этой самой проблеме, так что тому, кто первым расщелкал бы проблему синестезии, светил выход на мировой рынок и можно было еще долго не опасаться конкуренции. И вот теперь получилось так, что «Наш мир» выиграл в этой гонке.

В общем, работа отнимала много сил. Но Бобби не мог трудиться двадцать четыре часа в сутки, не мог и спать все остававшееся время. А когда он не спал, его разум, впервые за всю жизнь спущенный с поводка, выходил из повиновения.

Машина, снабженная «смарт-драйвом», везла его к «Червятнику», и он весь съеживался, страшась скоростной езды. Такое, казалось бы, далекое от его жизни сообщение по радио о жестоких убийствах и изнасилованиях в разыгравшейся войне за воду в районе Аральского моря тронуло его так, что он залился слезами. Закат над Пьюджет-Саунд, багрянец, пробившийся через прореху в плотных черных тучах, наполняли его благоговейным чувством благодарности за то, что он жив.

Когда он встречался с отцом, его сердце разрывали страх, отвращение, любовь и восхищение, и все это накладывалось на глубокую, неразрывную связь.

Но с Хайремом он хотя бы мог встречаться. С Кейт все было иначе. Он ощущал страстную потребность ласкать ее, обладать ею, словно бы поглощать ее, и эта потребность была выше его сил. Наедине с ней он становился молчалив и не владел своим телом точно так же, как и разумом.

Она почему-то понимала, как он себя чувствует, и тактично, незаметно старалась держаться от него подальше. Она знала, что окажется рядом в тот день, когда он будет готов встретиться с ней, и их отношения возобновятся.

Но с отцом и Кейт Бобби хотя бы понимал, почему чувствует себя так, а не иначе, мог отследить причину того или иного отношения, приклеить робкие ярлычки к бурным чувствам, охватывавшим его. А страшнее всего были колебания настроения, от которых он страдал без всяких видимых причин.

Он мог проснуться в слезах – неведомо почему. А посреди мирного, спокойного дня его вдруг охватывала неописуемая радость, и ему казалось, будто все наконец обрело смысл.

Прежняя жизнь казалась далекой, бесплотной, похожей на набросок простым карандашом. А теперь он погрузился в новый мир цвета, плоти, света и чувств, где самые простые вещи – завиток первого весеннего листка, солнечные блики на воде, плавная линия скулы Кейт – наполнялись красотой, о существовании которой он раньше даже не подозревал.

Бобби – хрупкому «эго», скользящему по поверхности мрачного внутреннего океана, – нужно было научиться жить воедино с новым, сложным, противоречивым человеком, которым он неожиданно стал.

Вот почему он искал встреч с братом.

Бобби становилось лучше рядом со спокойным, уравновешенным Давидом, похожим на медведя, с густыми, торчащими во все стороны светлыми волосами, склонившимся над софт-скрином, погруженным с головой в работу, радующимся логике и внутреннему порядку, удивительно аккуратно ведущим записи. Характер Давида был таким же массивным и прочным, как его тело; рядом с ним Бобби словно бы растворялся, превращался в струйку дыма, но при всем том немного успокаивался.

Как-то раз, не по сезону холодным вечером они сидели и, прихлебывая кофе, ожидали результатов очередного экспериментального прогона. Новая «червоточина», выуженная из квантовой пены, должна была расшириться намного сильнее, чем прежде.

– Я могу понять теоретика, желающего изучить пределы технологии применения «червоточин», – признался Бобби. – Раздувать оболочку как можно сильнее. Но мы и так уже достигли огромного прорыва. Наверняка теперь главное – внедрить полученные достижения в практику.

– Безусловно, – негромко отозвался Давид. – На самом деле внедрение важнее всего. У Хайрема цель – создать новое поколение «червоточин», оторвать его от аппаратуры, основанной на физике высоких энергий и доступной только правительствам и крупным корпорациям, и превратить в нечто легкое в производстве и миниатюрное.

– Как компьютеры, – сказал Бобби.

– Именно. Только после миниатюризации и появления персональных компьютеров эта техника смогла завоевать мир. Обнаружились новые сферы ее применения, образовались новые рынки сбыта, и изменилась вся наша жизнь. Хайрем знает, что мы не сможем вечно удерживать нашу монополию. Раньше или позже кто-то еще разработает независимый проект червокамеры. Может быть, этот проект будет лучше нашего. А уж за этим непременно последуют миниатюризация и снижение стоимости.

– И будущее «Нашего мира», – добавил Бобби, – несомненно, в том, чтобы стать лидером рынка со всеми этими маленькими генераторами «червоточин».

– Такова стратегия Хайрема, – сказал Давид. – Червокамера ему видится как устройство, заменяющее все прочие, предназначенные для сбора информации: фотокамеры, микрофоны, научные датчики и даже медицинские зонды. Правда, не скажу, что мне просто-таки не терпится пройти эндоскопию с помощью червокамеры… Но я ведь говорил тебе, что немного изучал бизнес, Бобби. Массовое производство червокамер создаст большие удобства, и нам хватит прибыли от продаж. Но я верю, что с нашей технической помощью Хайрем сумеет открыть для себя намного более широкие возможности за счет дифференциации, предложив такие области применения червокамеры, какие не предложит больше никто на рынке. Вот эту область мне и интересно изучить. – Давид усмехнулся. – По крайней мере, я объясняю Хайрему, что именно на это тратятся его денежки.

Бобби смотрел на него и старался думать о нем, о Хайреме, о червокамере. Он пытался понять.

– Тебе важны просто знания, да? Это для тебя главное.

Давид кивнул.

– Наверное, так. Наука – это в основном тяжкий и занудный труд. Бесконечные повторы, беспрерывные проверки и перепроверки. А в связи с тем, что нужно отбраковывать ложные гипотезы, большая часть работы носит разрушительный, а не созидательный характер. Но иногда – возможно, всего-то несколько раз в жизни – наступают возвышенные мгновения.

– Возвышенные?

– Не каждый назовет это так. Но я это так ощущаю.