ОСВОД. Хронофлибустьеры - Виктор Точинов Страница 35

Помолчав, Балайна добавила:

– А еще в тебе… не знаю, мне трудно понять… в тебе есть что-то от моего народа, совсем чуть-чуть, капельку…

Ого… Неужели почувствовала, что я десять лет провел в браке с наядой?

…Мы шагали по берегу ручейка, густо заросшему кустарником. Ходить по лесу в компании дриады одно удовольствие: колючие ветви сами расступались, открывая нам путь, – и тотчас же смыкались за спиной.

Балайна объяснила, что окружен такими преградами ручей не зря (в отличие от других здешних ручьев с относительно доступными берегами). Вода в нем особая, особенно у истока, до того, как с ней смешиваются воды других, обычных ключей и родников. Дескать, если бы я вволю напился воды без примесей, – мог бы продрыхнуть несколько веков и проснуться с чистой, как у младенца, памятью. Таких родников в мире лишь семь, причем воды четырех из них на поверхность не пробиваются, впадают в подземную реку Лету.

Даже хлебнув сильно разведенного суперснотворного, я умудрился проспать двое суток. И спал бы еще, если бы она, Балайна, меня не разбудила.

* * *

Я верил ей (ну с чего бы дриаде лгать впервые встреченному человеку?) – и одновременно не верил.

Сорок с лишним лет моей жизни – всего лишь сон?

Согласен, время в наших снах течет иначе, чем в реальности, сорок лет без труда уложатся в двое суток. Но как я умудрился во сне выучить шведский язык и не забыть по пробуждении? Сам его придумал? (Причем даже не современный мне шведский двадцать первого века, – архаичный провинциальный диалект, наверняка известный в мое время лишь лингвистам, специализирующимся на Скандинавии). Я помнил сейчас многие книги, что хранились в библиотеке моего особняка на Фонтанке – мог описать, как они выглядели, какие были внутри гравюры, о чем рассказывалось в текстах, а в двадцать первом веке даже не подозревал о существовании этих книг. Я мог бы без запинки перечислить имена и фамилии всех ротных командиров в полку, которым командовал десять лет, а порывшись в памяти, смог вспомнить и половину взводных. И прочее, и прочее… Не бывает таких детализированных снов, не смешите ктулху ради…

И одновременно я все-таки спал эти двое суток (эти сорок лет!) под дубом – дриада не имела причин для лжи, к тому же исчезновение шрамов вполне подтверждало ее слова.

Будь на моем месте старина Хуммель, ничего удивительного в произошедшем не было бы, в его снах и не такое происходит…

Но у меня талант сновидца нулевой. Мой удел – самые заурядные сновидения, быстро забывающиеся. Побывать в Истинном Мире или наснить свой собственный я не могу, тесты в Институте дали отрицательный результат, а тестированием там занимаются специалисты высокого класса.

Не мог наснить – однако наснил. Или побывал в Истинном Мире, – сам, без проводника-сновидца.

Разрешить возникшее противоречие (оставаясь при этом в рамках материализма, не скатываясь в дремучий солипсизм), позволяла лишь одна версия: вода источника дает людям новые способности. Не всем, очевидно, иначе в окрестностях Гледхилла не протолкнуться было бы от сновидцев и прочих паранормалов… Но мне дала.

Может, я и джампер теперь пилотировать сумею? Надо будет проверить при оказии…

Я очень надеялся, что оказия подвернется скоро. Что предложенный Балайной план моего возвращения сработает.

* * *

Ручей брал начало в небольшом гроте. То не была пещера в полном смысле слова, скорее нагромождение гранитных валунов, игрою случая легших так, что образовалось внутреннее свободное пространство. Потрудились здесь не люди, и не другие разумные существа, – ледник, ползший в незапамятные времена по Скандинавии.

В сравнении с теми зарослями, что охраняли берега ручейка, вокруг его истока был настоящий укрепрайон. Никто, даже умирая от жажды, сюда не прорвался бы. Ну разве что батальон саперов со всей своей амуницией и техникой, необходимой для прорыва укреплений.

Мы с Балайной прошли легко. Кусты неизвестного мне вида раздвигались, убирали ветви, усеянные острыми шипами с палец длиной. Нижний ярус растительности – невысокий, по колено – ложился, прижимался к камням, и становились видны скрытые до того щели-ловушки метра по два-три глубиной, а на их дне можно было разглядеть обломки гранита со сколами острыми, как лезвия. Как вся эта флора выживала на крайне скудном количестве земли, нанесенной ветром в неровности камня, – загадка природы.

Внутри грота ничего, грозящего жизни и здоровью, не обнаружилось. Струя, не особо изобильная, падала из трещины в скале в небольшой резервуар, в этакую нерукотворную гранитную чашу, и вытекала из нее ручейком. В чаше мелькали в танце песчинки, дно было выстлано камешками. Один показался мне странным, я нагнулся, всмотрелся…

Глаз! Натуральный глаз, уставившийся прямо на меня!

Помотал головой и наваждение рассеялось. Всего лишь шарообразный камешек необычной расцветки, светлый с темным пятном.

– Не наклоняйся, – посоветовала Балайна, – вода испаряется, могут случаться видения и приходить опасные мысли и желания.

Надо было делать то, за чем пришли, но она медлила, и я тоже, сообразив, что ситуация какая-то нездоровая: нормально ориентированный мужчина, причем полностью обнаженный, ходит по лесу с девушкой, тоже обнаженной и сложенной как… как дриада, что тут добавишь, нимфы деревьев всегда считались эталоном женской красоты…

Она сделала шаг в мою сторону, и еще один, и третий, совсем коротенький, потому что дальше был я, и стало ясно, что опасные мысли источник порождает не только у людей, у дриад тоже и…

И мыслей не осталось. Одни лишь желания.

* * *

«Ну и засранец ты, Дарк, – обрушилась на меня совесть с запоздалыми попреками, – умудрился изменить двум женам сразу: и той, что осталась в иллюзорном восемнадцатом веке, и той, что ждет в реальном двадцать первом… Засранец и двоеженец».

«Отстань, – отмахнулся я от надоеды. – Никому я не изменял и не смог бы в этом году изменить: одна из них еще не родилась, другая сейчас понятия не имеет о моем существовании».

«Засранец, двоеженец и демагог», – печально констатировала совесть и замолкла.

Балайна не казалась ни смущенной, ни довольной, дриады относятся к сексу, как к обычному и заурядному физиологическому процессу. Ну и ладно, зато обойдемся без душещипательных расставаний.

Она достала из расщелины своеобразный сосуд – нечто вроде большой деревянной кружки, или чаши, или ковша с укороченной ручкой. Сосуд был странным: не вырезан из дерева, и не собран из реек на манер крохотного бочонка. Древесная кора полностью покрывала и бока, и ручку кружки, словно она именно в таком виде выросла на дереве, как орех или шишка. Возможно и в самом деле выросла.

Подставив емкость под струю, дриада спросила, пока та наполнялась:

– Когда ты хочешь проснуться?

Время пробуждения я успел продумать заранее, за время нашей прогулки к источнику. Расспросил дриаду, кое-что знавшую о людских делах, и убедился из ее ответов: дата начала моего сновидения соответствует действительности, на дворе и впрямь август 1704 года. Поначалу решил, что лучше вернуться за неделю до того, как взорвется «Медуза» и гаденыш Соколов расстреляет меня в упор. Случится хронопарадокс, и целую неделю в нашей реальности будет два Сергея Чернецова, но такое уже случалось, – и Вселенная не исчезла. Зато выведу гада на чистую воду, предотвращу диверсию.