Война с деревьями начнется тринадцатого - Дидье ван Ковелер Страница 35

Из деликатности я иду в другой конец комнаты и усаживаюсь перед телевизором. Включаю звук. Государственный информационный канал передает репортаж о судебном процессе над мутантами. Но это не имеет ничего общего с тем, чему я был свидетелем во Дворце правосудия. Я вижу только подростков в стеклянной клетке, которых после заседания спокойно перевозят в больницу под бодрые комментарии полковника медицины, обещающего, что в стерильной обстановке у больных есть шанс вернуть человеческий облик.

Ни слова о том, как мутанты освободили Бренду из клетки, ни слова о военных, применивших пульверизаторы с гербицидами. Их выдают за кровавых зомби, распоясавшихся убийц, обезумевших монстров, но я-то видел, как они жалели Бренду, как пытались вызволить ее. Я чувствовал, что они такие же, как мы… Или это была просто иллюзия сопереживания? Как в том эксперименте, о котором рассказывал отец: растения бурно реагировали, когда рядом с ними бросали в кипяток живых креветок, но такая же реакция наблюдалась и в ответ на слишком громкую музыку.

Сидя в новостной студии, министр госбезопасности с добродушием сытого садиста уверяет, что репрессии против подростков больше не имеют смысла, поскольку это не помогает понять причину мутации или предотвратить ее.

– Результаты вскрытия уже предоставили нам достаточно информации, – заключает Джек Эрмак, фальшиво улыбаясь. – Настало время исцелять!

Камера средним планом показывает министра зеленых насаждений, который приходит в бешенство, заметив, что софиты направлены на него.

– В любом случае, – рявкает он в камеру, – родители, преподаватели и терапевты должны немедленно, ради общей безопасности, везти в ближайшую больницу всех детей старше десяти лет, независимо от того, заражены они или нет! В противном случае их ждет тюремное заключение.

– Иначе, – улыбается его коллега из госбезопасности, – будет упущено время, чтобы спасти их, защитить от самих себя и обезопасить жизнь самых юных и самых пожилых граждан…

Я выключаю звук – до того противно смотреть на этот цирк. Зачем они все время держат людей в напряжении, то успокаивая, то вновь сея панику страшными новостями? Скорее всего, такими же фальшивыми, как и хорошие. И снова у меня возникает подозрение, что и «война деревьев» кем-то придумана, чтобы манипулировать людьми. Но, сидя здесь, я не смогу проверить свою догадку.

– Ешь! – приказывает госпожа Пиктон. – Не пропадать же добру.

Она сует мне в руки тарелку, где горой громоздятся всевозможные закуски и печенье.

– Всё воюем? – продолжает она, выключая телевизор.

Я вдруг понимаю, что голоден как волк. Поблагодарив, я начинаю беспорядочно поглощать все вперемешку – сладкое с соленым, острое с пресным. Фантастически вкусно. Наверное, это лучшее, что я ел в жизни.

– Почему он мне не отвечает?

Эдна садится в кресло рядом со мной, положив своего растерзанного мужа на правое колено, а корзинку с шитьем – на левое. Я проглатываю кусок и говорю:

– Мне он тоже не отвечает.

Это ее не утешает, даже наоборот. Я вспоминаю, какой увидел вдову Пиктона в первый раз, когда принес ей покойного супруга в плюшевом медведе и она захлопнула дверь прямо перед моим носом… Потом был второй визит вместе с Брендой, когда Эдна начала слышать голос Лео, потому что он передал для нее подарок на годовщину их свадьбы, которую они так и не успели справить. Никогда не забуду ее потрясающую смелость, когда она перед полицейскими в морге опознала своего мужа в трупе какого-то утопленника. Из него извлекли чип, а душа Лео была на свободе и помогала нам до тех пор, пока мы не уничтожили Аннигиляционный экран.

Эдна проявляет такую горячность во всем – и в нужде, и в самопожертвовании, и в радости. Должно быть, ему было с ней нелегко.

– Ну отвечай же! – приказывает она, втыкая иголку в живот медведя. – Я зашью тебя голубыми нитками, надеюсь, это по-прежнему твой любимый цвет? Давай, скажи что-нибудь… Хотя бы «да». Или «здравствуй»… В чем дело? Ты злишься, что я пригласила твоих родственников? Дуешься, да? Вижу, ты совсем не изменился.

Ее движения становятся всё более резкими, она обрывает нитку и устало откидывается на спинку кресла.

– Не играй со мной, Леонард, – говорит она совсем тихо и вздыхает. – Завтра утром они придут тебя хоронить, и мне останется только этот медведь… Вернись в него, дорогой, умоляю… Так хорошо было слышать твой голос из этого плюшевого рта, искать твой взгляд в этих пластмассовых пуговицах, видеть, как шевелятся твои лапы… Не бросай меня, Леонард. Не исчезай вместе с телом, которое завтра сожгут… Я этого не вынесу. Я не хочу оставаться одна.

Она морщит лоб и плачет беззвучными слезами. При виде ее отчаяния я начинаю вдохновенно сочинять:

– Госпожа Пиктон, если человек умер, с ним надо попрощаться. Поначалу можно немного задержаться, побыть с тем, кого любишь. Но потом это становится просто опасно. Надо разорвать связь.

Она поворачивается ко мне и слушает, нахмурив брови.

– Опасно?

Я начинаю объяснять так, будто профессор заговорил через меня, хотя на самом деле ничего не слышу. Эти слова идут из глубины души, словно поднимаются из подземелья, в которое я не могу спуститься сам.

– Он страдает, когда сидит у вас на коленях… Когда снова видит свой дом, свои вещи, собственный труп, кабинет, тарелки с лакомствами… И даже тех, кого он не любил. Гнев на ваших детей тоже мешает ему покинуть землю… Он очень хотел приехать сюда, боясь, что вас выкинут на улицу. Но вы умеете за себя постоять, и он успокоился: вы не нуждаетесь в защите.

С невыразимой грустью она поглаживает кусочек пенопласта, торчащий из распотрошенного медведя:

– Значит, чтобы его душа стала свободной, я не должна цепляться за него? Так, по-твоему?

– В общем, да.

Я сам в это не верю. Мне бы хотелось по-прежнему пользоваться поддержкой и знаниями ее покойного мужа. Хотя я чувствую, что они мне больше не нужны. Пиктон выполнил свою миссию, и не надо больше за него цепляться, как говорит его вдова, пусть я и не очень понимаю, что это значит. Теперь мне нужен другой помощник…

Я добавляю:

– Вспомните о том хорошем, что вас связывало. Так вы снова его обретете.

– Не так уж много его было, этого хорошего, – вздыхает она. – Надо было встретиться со смертью, чтобы понять, из-за какой ерунды мы портили жизнь друг другу! Умей быть счастливым, голубчик! – властно говорит она, вернувшись к своему обычному тону.

Эдна Пиктон сжимает мне локоть подагрическими пальцами и добавляет со вздохом, глядя в потолок:

– И не забывай быть эгоистом. Никогда не жертвуй собой ради детей, иначе всю жизнь будешь их этим попрекать. Ни-когда не ставь карьеру мужа выше своей, деловые связи – выше личных, а соблюдение приличий – выше удовольствия. А то закончишь жизнь как я.

Надеюсь, у меня есть запас времени. Но я понимаю, что она хочет сказать. Урок ясен. Сколько дней я не вспоминал о себе, о том, чего я хочу, что меня радует? Думая о спасении человечества, совершенно забываешь, что ты и сам человек.