Солдат императора - Клим Жуков Страница 34

Кажется, я ранен, но точно жив, что может в любую секунду измениться. Прямо с колена мой меч подсекает острием ближайшую голень, я тянусь вслед за ним и выпрыгиваю в низкую стойку, прикрываясь на обратном ходу клинком от удара возмездия, который не заставил себя ждать. Клин райслауферов не слишком далеко, как раз для уверенного поражения мечем.

Вот оно военное счастье!

Ну держитесь, мать вашу, долбанные трахатели овец!

Спадон легко отбил алебарду, все-таки это меч, хоть и очень большой, фехтовальные эволюции с ним удобнее. Отвел гардой укол и, упираясь ладонью в железный гриб навершия, бросил острие вперед. Алебардист уверенно парировал, отведя укол.

Не тут то было.

Клинок отлетел вслед за древком, но в последний миг, следуя тонкой блистательной дуге, (как говаривал Челини), проскользнул ниже, после чего я резко послал всего себя в глубокий выпад, на ладонь засадив тому клинок подмышку. Хрусткий поворот отворяет напористый кровяной ключ за кирасой и пронзительный визг из глотки.

В место пристанища моей правой голени, ха-ха-ха, где она стояла целые пол секунды, впивается глефа. Спадон уже на замахе и отбивает далеко в сторону это коварное порождение итальянских кузнецов, а вслед за тем падает на круглую каску с квадратными «ушами».

В удар я вложил весь свой немалый вес с шагом. Клинок скользнул по добротному изделию оставив глубокую пальца в два вмятину, но шея хозяина оказалась не столь прочной, она переломилась как спичка.

Раз-два-три, вы не успели бы даже сказать эти короткие слова: раз-два-три, как я уже был в шеренге, а мои жертвы, устав, наконец, трепыхаться стоя, повалились под ноги.

– Сукивашуматьблядичтосъели, – орал я. Не дословно, конечно, но что-то в этом роде.

Мой почин поддержали. Клин бернских бойцов завяз в упрямой массе наших рядов, задрожал и стал распадаться.

Алебарду отбить вверх и зажать на пол мгновения плечами гарды; тут же снизу вылетает чья-то куза ^[43] и длинно распарывает изнутри бедро швейцарцу. Паховая артерия обливает нас рудой, а бедный ублюдок падает наземь, он уже на пол пути от здорового быковидного мужика к холодному куску мяса. Та же куза, (интересно кто же её хозяин, да поди потом разбери!?) закрывает мою ногу от удара, а я не теряю времени и колю швейцарской падали прямо в лицо. Вроде бы только ранил.

Мы уверенно тесним врага назад, выравнивая строй. Еще секунды напряженной рубки среди ожившего деревянно-стального леса и он откатывается! Я прыгаю на трупы и раненых, норовя рубануть вдогон, но сильная рука хватает меня за ворот кирасы и тянет назад в строй.

– Равняйсь! По местам! По местам стоять!

– Вашу маму за ногу, – надрываюсь я, – что выкусили?! А козлы драные, не нравиться!

– Гульди! Захлопнись! – это Бемельберг, естественно это он, наш любимый гауптман, что командовал и ставил всех на места и волок меня за шиворот в строй. – Намашешь еще, а сейчас стой и заткнись.

А бой-то замер по всей линии! Мы выстояли, швейцарцы не смогли нас сломать!

– Внимание! Слушай мою команду, – разнеслось по баталии. – Равняйсь! Оружие на пле-е-ечо! Общая команда! Наза-а-ад! Шаго-о-ом! Марш! – это сам Фрундсберг, не спутаешь.

– Что за нахер?! – шиплю я сквозь зубы, – На какой зад?! Добивать надо, вперед ломить, куда мы уходим?! – руки и ноги, впрочем, сами выполняют команды, и я четко под барабан отхожу в своей шеренге.

– Я последний раз говорю, захлопнись! – а потом после маленькой, какой-то снисходительной паузы, – Мы их выманиваем, так надо.

Ну надо значит надо. Баталия делает ровно двадцать шагов и замирает в ожидании. Пики падают вниз, выполняя команду «оружие к ноге». Вперед бегут пикинеры из тыловых рот, заменяя раненных и уставших бойцов.

– Гульди!

– Я!

– Да не ори так… я по-дружески… в общем, молодец Гульди! Все ловко сделал, я в тебе не ошибся. Давай так же дальше. – Ну ты смотри! Гауптман похвалил, что-то небывалое. Обычно от него доброго слова как от козла молока, а тут, такая педагогичность!

Пока суть да дело, оглядимся. Сперва, все ли наши? Нет не все.

Но щегольский фальтрок Йоса все еще в первом ряду, не ушел упрямый старый пень, хотя и меняли его. На шлеме две свежие зарубки.

Кабанья спина по-прежнему излучает уверенность в завтрашнем дне и в непобедимости дела кайзера. На боковине бархат и холщовая подкладка разрублены до пластин, на плечевом щитке кровь, не разобрать чья.

Ротмистр Вассер тяжко отдувается, ему пришлось очень здорово поработать алебардой: швейцарский клин врубился в строй точно напротив него. Бемельберг… а что ему станется? Ральфа что-то не видно, будем надеяться, что не видно только мне.

Ба! А это что за фигура? А фигура эта никого иного, как Адама Райсснера. Секретарь Фрундсберга, эрудит и собиратель знания стоит с пикой в третьем ряду в гладком миланском доспехе с бургиньотом на голове. Он опирается на пику, то и дело привставая на цыпочки, силясь заглянуть через головы товарищей. Что-то я его не помню, видимо пришел с подкреплением и сменой.

На поле затишье. Все наши баталии целы, и равняют ряды, как и мы в небольшом удалении от изначальной позиции. Швейцарцы бодро втягиваются на поле. Места схваток обозначены неаккуратно разбросанными телами.

Отрадно, очень отрадно, смотреть и видеть, что большинство их принадлежит райслауферам. Оно и понятно, швейцарцам пришлось принять бой в крайне невыгодных условиях.

Где-то вдалеке звенит и гремит. Надо понимать, что там продолжается конное сражение.

Между тем по бокам наших баталий и полков швейцарцев появляются аркебузиры и начинают огонь. Дистанция такая, что промахнуться невозможно. Счастье, что они заняты друг другом и пехоте не слишком достается. Залпов с дюжину швейцарцы выдержали, а потом загрохотал барабан и они ринулись на второй приступ. Ну и мы им навстречу.

Описывать второй бой, означает повторить большую часть первого. Все было в точности также. Медленный соступ, удар пикинеров, долгая игра древок, своего рода «строевое фехтование», да простится мне этот оксюморон, потом соступ накоротке, неизбежная работа алебардистов, а значит и вашего верного рассказчика. Швейцарцы вновь отброшены. А мы вновь подаемся назад.

Так повторяется еще два долгих, бесконечных раза.

Помню, что мне невероятно хотелось пить. Руки одеревенели, мозги тоже. Я превратился в механизм, приставленный к спадону. Я работал, когда меня заводила команда и тупо стоял, когда команды не было. Рубил, колол, парировал, маршировал, делал равнение и стоял смирно. Не было сил, что бы даже оглядываться по сторонам и высматривать знакомых после схватки.