Тайна дочери пророка. Сердце Фатимы - Франциска Вульф Страница 34

Али почувствовал, как в нем закипает злость. Парень отлично понял, с кем говорит. Этот молокосос еще смеет его прогонять – как последнего оборванца, как нищего, просящего на пороге дома жалкое подаяние. Его, Али аль-Хусейна ибн Абдаллу ибн Сину! Такое не могло присниться ему даже во сне.

– Я не для того проделал этот нелегкий путь, чтобы несолоно хлебавши вернуться домой, – сказал он, чеканя каждое слово. – Если Моше Бен Леви лишен возможности принять меня, я готов переговорить с ребе Моше Бен Маймоном.

Молодой еврей еще мрачнее, чем прежде, уставился на него.

– Боюсь, вас ввели в заблуждение, – грубо отрезал юнец, но Али почувствовал нотки сомнения в его голосе. – Здесь нет никаких ребе – только торговец маслом Моше Бен Леви. Вы можете поспрашивать у соседей. Возможно, кто-то из них знает этого ребе. Али был в бешенстве. Его так и подмывало залепить этому желторотому юнцу хорошую оплеуху. Конечно, парень отлично знал, кто такой Моше Бен Маймон. Это имя называл Саддин.

– Да неужели? – насмешливо спросил Али. – А я уверен, что не ошибаюсь. Я утверждаю, что в этом доме живет ребе Моше Бен Маймон, и я хочу его видеть, Ступай к своему ребе и доложи о моем приходе. – Али язвительно улыбнулся, вспомнив слова Саддина. – А если твой мастер затрудняется вспомнить свое настоящее имя, то передай ему, что меня прислал Саддин. Может быть, это освежит его память.

Лицо молодого еврея в мгновение ока преобразилось. Он радостно заулыбался, будто только что узнал в Али давно пропавшего родственника или ближайшего друга детства.

– Сразу бы так и сказали, господин, – сказал он и поклонился, сделав шаг в сторону. – Прошу вас, проходите, Али аль-Хусейн ибн Абдалла ибн Сина. Я провожу вас.

Не успел Али опомниться, как оказался в доме, только что казавшемся ему неприступной крепостью, охраняемой лучше, чем дворец казвинского эмира. Молодой еврей указал ему на мягкое сиденье.

– Пожалуйста, отдыхайте. Я доложу ребе о вашем приходе.

Когда юнец исчез, Али с облегчением опустился на сиденье, испытывая растерянные чувства. Он ничего не понял. Что он сказал такого, после чего грубый прислужник вдруг стал таким приветливым и предупредительным? Как в сказке – стоило только произнести волшебное слово, как скала отодвинулась и открылся вход в пещеру с сокровищами. Неужто одно упоминание имени Саддина превратило его из назойливого попрошайки в долгожданного гостя? Неужели имя кочевника значило больше, чем имя знаменитого, опытного врача, молва о котором шла по всему Востоку? Самолюбию Али был нанесен болезненный удар. Ревность. Опять эта жалящая, мучительная ревность, которую он всегда испытывал к кочевнику. И даже то, что Саддина уже не было в живых, не избавляло Али от этого унизительного чувства.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Али окинул взглядом комнату. На низком столике рядом с ним стояли две пиалы. В одной был жареный миндаль, в другой – несколько свежих фиников. Али взял один орешек и вдохнул его аромат. Дивный запах! Он положил орешек в рот. Свежеподжаренный миндаль имел необыкновенно изысканный вкус, который ему придавали пряности. Али съел один за другим несколько орешков, не в силах остановиться.

Дверь отворилась, и появился все тот же молодой человек. Али, словно его застали на месте преступления, быстро опустил руку. На блюдце оставался один-единственный орех. Еврей, если даже заметил это, не подал виду.

– Ребе готов принять вас, господин, – сказал он с подчеркнутой вежливостью и поклонился гостю. – Не угодно ли вам последовать за мной?

Он провел Али через внутренний дворик, усаженный цветущими розами и благоухающими миндальными деревьями. Кусты жасмина так пышно разрослись, что закрывали стены сада. В мраморном фонтане, посреди которого плавали цветущие актинии, тихо струилась вода. В самых укромных уголках сада разместились каменные скамейки, а многочисленные фигуры, изображавшие львов и дельфинов, казалось, охраняли покой этого райского уголка. Здесь ничто не напоминало о смерти, скорби, боли и отчаянии. Наоборот, казалось, Бен Маймон создал нечто такое, что могло служить символом вечной жизни.

Али вслед за молодым человеком поднялся по узкой лестнице на второй этаж и оказался в ярко освещенной комнате. Окна были открыты настежь. Из сада доносилось благоухание цветов.

– Входите, Али аль-Хусейн ибн Абдалла ибн Сина, – сказал человек, сидящий на стуле с высокой спинкой. – Прошу вас!

– Салам, Моше Бен Маймон, – ответил Али и поклонился.

Он не знал, чего ему ждать от ребе, но был поражен его обличьем. Моше Бен Маймон оказался маленьким хрупким человечком, седым как лунь. Он был едва заметен на своем огромном стуле с высокой спинкой.

Али не мог точно определить его возраста. Лицо раввина было по-юношески гладким, а белоснежная кожа – почти прозрачной. Его глаза излучали столько мудрости и доброты, что у Али не оставалось никаких сомнений – старику действительно было очень много лет.

– Шалом, Али аль-Хусейн, – приветствовал Моше Бен Маймон на еврейский манер. – Я рад, что наконец могу приветствовать вас в своем доме.

Али удивился. Старый еврей говорил с ним так, будто всю жизнь только и ждал его визита. Разве Али не слал ему сотни записок с просьбами о встрече?

Если он хотел его видеть, почему не принял раньше? Ему не терпелось уличить раввина в лицемерии, но он был хорошо воспитан и потому промолчал.

– Прошу меня извинить, что не смог ответить на ваши письма, – начал Моше Бен Маймон, и Али вздрогнул: неужто ребе читает его мысли? – Но я не был уверен, что эти письма действительно от вас, что это не ловушка. Я должен быть крайне осторожным. Кроме того… Садитесь же, прошу вас.

Али вдруг стало не по себе. Он впервые был в еврейском доме и чувствовал себя здесь не меньшим чужаком, чем если бы судьба забросила его, как путешественника Ахмада ибн Фадлана, к диким норманнам. А ведь дом еврея был всего лишь в получасе ходьбы.

Старый раввин производил впечатление доброго и гостеприимного человека. Кроме того, если верить древним преданиям, евреи и правоверные имеют общего прародителя. Иными словами, раввин и Али могли приходиться друг другу сводными братьями, и, говоря по правде, у Али не было никаких оснований испытывать неловкость в этом доме.

На память Али пришли суры из Корана, которые ему в далеком детстве перед сном читал старый Селим. Он вспомнил, что в его фантазиях старик Авраам представлялся ему именно таким, как Моше Бен Маймон.

Конечно, он никогда не говорил об этом вслух, ибо рисовать портретный образ праотца всех верующих было строжайше запрещено.

– Садитесь же, Али аль-Хусейн. Вы, должно быть, очень устали, добираясь сюда через весь город. Исаак, принеси стул нашему знаменитому гостю.

«Исаак! Забавно! – подумал Али. – Разве не так звали другого сына Авраама, сводного брата Измаила, на которого ссылаются иудеи?»

– Пожалуйста, садитесь, господин, – учтиво сказал Исаак, пододвигая кресло.