Черневог - Кэролайн Дж. Черри Страница 34

Разумеется, что волшебные чары не были этим дымом, и, разумеется, никогда не содержались в нем самом. Они заключались в мыслях о происходящем, которым этот дым давал жизнь, и некоторые из них не соблюдали никакого порядка в своем появлении, если судить по степени важности…

Волшебство заключалось в том, чтобы позволить дыму перемешать все в равной мере и выстроить новый порядок вещей и событий, где ни одна субстанция не имела большего значения, чем другая…

Ивовый лист спокойно плыл по течению, волнение воды прекратилось вместе с крушеньем…

В этой тишине следовало думать только о печке и о доме, что означало: Петр, Ууламетс и Ивешка. Можно было думать о Воджводе и о Киеве, о самых обычных людях, которые всегда забывают о том, что находится за их полями и холмами, о царях и земных царствах, потому что потоки дыма все унесут с собой…

Все отравлено неподвижностью и ожиданием…

Думай, уговаривал себя Саша, о маслобойке, о грязной луже, о полусгоревшем доме, который находится далеко к северу от их дома… Этот дом принадлежал Черневогу, а когда-то давным-давно там жила Маленка. Даже Ууламетс жил в этом доме, в те времена, когда его отдали туда в ученики…

Не поддавайся голосу сердца, так сварливо бранил его неслышимый голос Ууламетса, и никогда не полагайся на него. Ничего и нигде не люби.

Ничто — гораздо больше, чем что-то, потому что все проносится мимо, подобно текущей мимо дома речной воде. И жену и дочь Ууламетса, обеих унесла эта река, и здесь же прошла вся его жизнь: все пронеслось мимо него, все кануло в реку и все постоянно было там, в парадоксальном сплетении листьев на речной воде…

Дыши дымом, парень, дыши, дыши, дыши…

Рассудок всегда предпочтительнее сердца, малый. Рассудок всегда предпочтительнее сердца, помни об этом.

Саша прижал ладони к глазам, продолжая думать: рассудок без сердца — ведь это то, чего добивался Черневог. Сердце без головы? Что может из этого получиться, кроме городского дурака?

И тут же ему на память пришли слова Ууламетса о том, что многие колдуны, слава Богу, теряли свой дар еще очень молодыми, многие подавили его, а многие хотели обрести большую силу желаний…

Всегда был возможен выбор, пока сила не вырастала слишком значительно и пока была решимость остановиться…

Вешка говорит: «Я не хочу быть сильнее. Вот так-то. Разве я не права?"

Саша уселся перед огнем, прислушиваясь к возне домового в подвале, и подумал о Петре, который одиноко сидел во дворе.

Малыш был с ним, но было очень много такого, с чем Малыш не имел дела, было такое, с чем ему было не справиться, и не потому, что он не хотел. Господи, если за всем этим стоял Черневог, и если лешие оказались не в состоянии удерживать его…

Разросшийся кольцом терновник… где лешие удерживали Кави Черневога…

Саша подскочил на месте, с дрожью в коленях, схватил все книги с кухонного стола и вновь уселся поближе к огню, скрестив под собой ноги. Он вдыхал дым и спрашивал себя, что он делает здесь, один, в доме Ууламетса… Он хотел читать книгу Ууламетса: книга Черневога глубоко пугала его. Но этот страх он воспринимал как собственные сомненья и размышлял, насколько же глупо он поступает, что не желает видеть то, что делает. Он решил отыскать ответы у Черневога: для этого достаточно было дать его книге раскрыться на любой странице, а затем взглянуть на то, что написано в этом месте…

«… Сегодня Драга умрет. Она, как мне кажется, начала слишком беспокоиться на мой счет…»

Еще один бросок глазом:

"… Но она хочет меня гораздо в большей степени, чем хочет силы: она имеет ее столько, что считает вполне достаточной для потворства своим желаниям. В этом ее ошибка…

«Я не хочу быть сильнее, вот так-то, разве я не права?"

Узнав это, я превзошел своего учителя; поняв это, я стал презирать ее; а используя это, я убил ее…"

Боже мой, что же здесь говорится? Неужели это об Ивешке?

Да означает ли это вообще что-нибудь? Это похоже на дым, но это не то, что он несет с собой. Дым не является волшебством сам по себе, но волшебства не содержится и в словах… Саша продолжал рассуждать.

Черневог уже давно не колдун, он волшебник, поклоняющийся духу дьявола, что бы это не означало. Ууламетс пользовался простыми заклинаниями, чтобы остановить его: он сделал это, но Бог знает какой ценой, как это удалось ему и что помогло. Об этом нет ни слова в его книге. И нет среди тех воспоминаний, что он оставил после себя.

Он сидел с раскрытой книгой около печки и чувствовал, как холод пронизывает его, несмотря на то, что лицо его покрывал пот: он думал об Ивешке, плывущей на лодке по реке, об Ивешке, которая из всех сил хотела спасти Петра…

Ууламетс часто говорил, что русалка — всего лишь желание…

Желание жить, столь требовательное, что она готова воспользоваться всем живым, находящимся рядом с ней, вверх и вниз по реке, готова высасывать жизнь из леса, готова разрушить все, кроме того, что ее отец смог удержать от ее властной хватки… пока ее желания не замкнулись, конце концов, на Петре…

Все меняется так, как должно меняться…

И все перемены начинаются с самой слабой точки.

Именно так они всегда и думали: что Петр…

Господи, нет, он не хотел этого…

Листья увлекаются потоком, вода бьет ключом, темные волны разбегаются в стороны от носа лодки…

Что же я только что пожелал? Саша пытался вспомнить, погружаясь все глубже и глубже в холод. Небесный Отец, что же я пожелал такое, кроме ее возвращения домой?

Он захлопнул книгу Черневога, взял свою, безнадежно вспоминая собственные мысли и недавние желания, и открыл книгу на последней, исписанной странице.

Последняя строчка на ней была записана аккуратным почерком Ивешки: «Позаботься о Петре. Я знаю, что ты отправишься за мной следом, но прошу тебя, не делай этого».

Беспокойство, вызванное поведением Малыша и самим видом бани, исчезло. Петр стоял и, глядя вниз, разговаривал с Малышом, и, чтобы успокоить дворовика, постоянно поглаживал его, а затем неожиданно, но очень осторожно бросил взгляд в сторону бани, в надежде заметить, не притаился ли кто-то в тени ее закрытых дверей.

Саша говорил что-то о баннике. У Петра, однако не было особого желания идти туда без Саши и открывать эту дверь: сейчас он не более доверительно относился к волшебству, даже сталкиваясь с ним лицом к лицу, но был уверен, что это существо, называемое банником, призрак, или кто бы он ни был еще, обязательно набросится на него, как только он откроет эту дверь, и, чего доброго, вполне может удрать и унесет с собой все то, что мог бы рассказать им, если бы ему удалось продержать его на месте до прихода Саши, который бы и разобрался с ним.