Фулгрим: Палатинский Феникс - Джош Рейнольдс Страница 33

— Полуправда лучше лжи. — Фулгрим постучал по медальону. — Заинтересует ли вас тот факт, что эту улику мои воины обнаружили на месте беспорядков?

Канцлер долго молчал, затем произнес:

— Ходят определенные слухи…

Фениксиец взглянул на него:

— Прошу, Беллерос, непременно поделитесь ими. Однажды вы уже помогли мне, с Буцефолом.

На самом деле нет, но примарх не видел причин упоминать об этом.

Коринф замешкался, как будто собирался с духом для ответа.

— Сабазиево Братство, — произнес он. — Своего рода научное сообщество.

— И это сообщество занимается… чем? Разжигает революцию?

— Нет. Насколько я знаю, оно почти распалось. — Новая, более долгая пауза. — Братство было прогрессивной организацией, искавшей просвещения. — Полуулыбка. — Оно стремилось к идеалу. К идеальному знанию, идеальному укладу, идеальной цивилизации.

Беллерос сделал вид, что воздевает меч.

— Члены Братства были печально известны своим мастерством фехтования среди дуэлистов, организации которых и сейчас процветают в рядах патрициев.

Фулгрим слушал, невольно увлекшись рассказом. Аналогичные братства встречались и на Кемосе, и на Терре.

Коринф меж тем разговорился:

— Они старались изменить наше общество через поединки. Не только на клинках, но и на словах. Писали книги и музыку, распространяли идеи справедливости и равенства. То же самое делал Сабазий перед тем, как Тиран Долгой Ночи попытался покончить с ним. Братству представлялось, что мир можно исправить одним идеальным выпадом…

Канцлер умолк.

— Вы сказали, что оно почти распалось. Почему?

— Из-за ошибки. Сообщество привлекло внимание власть имущих и пробудило их ярость. Его объявили вне закона, и любого, у кого находили символ или сочинения Братства, ждало наказание.

— И все же вот его знак. — Фениксиец указал на медальон.

— Все это случилось давно. Десятилетия тому назад. — Беллерос пожал плечами. — Властный Триумвират удовлетворился тем, что Сабазиево Братство перестало представлять угрозу, и ослабил соответствующие ограничения. Сейчас вера в Сабазия рассматривается как слегка неприличный предрассудок, а не свидетельство государственной измены.

Возможно, вскоре это изменится.

Коринф резко посмотрел на него:

— Что вы задумали, Фулгрим?

На Кемосе некоторые называли меня Просветителем. Я озарю Визас моим сиянием и увижу, что откроется глазу. Если восстаниями руководит тайное общество, я любыми доступными средствами искореню его и угрозу, которую оно представляет.

— Вы знаете, — насупился Беллерос, — кредо Братства близко догмам, которым, как вы утверждаете, следует ваш Империум. Его представители хотят — хотели — того же, что и вы. Может, вам лучше сотрудничать с ними, а не атаковать их?

Визасец говорил с таким пылом, что воздух словно бы дрожал от его слов. Казалось, скрытый в нем идеалист ненадолго вышел на первый план.

— Вы имеете в виду, если они еще существуют?

— Разумеется, — заморгал Коринф.

Фениксиец помолчал, делая вид, что размышляет, после чего благосклонно улыбнулся.

— Чего вы хотите, Беллерос? Чего вы желаете для Визаса?

Канцлер посмотрел на него и через несколько секунд произнес:

— Чего-то лучшего.

— Знакомый ответ, — кивнул Фулгрим. — Но чего именно? Поясните мне. Лучшего для вас? Лучшего для континентального правительства?

— Лучшего для Визаса.

— А это — ответ идеалиста или же политика. Кто вы?

— Может, тот и другой? — резко усмехнулся Коринф, одновременно горько и радостно. В этом звуке Фениксиец уловил отголоски прошлого — целой жизни, полной разочарований. — Поэзия, живопись, виноделие… Все это чепуха. Политика — вот наше главное искусство. Мы практикуемся в нем каждый день, всевозможными способами. Мы наблюдаем и просчитываем ходы. Плетем интриги за завтраком, составляем заговоры в обед, нанимаем убийц после ужина. Каждое наше деяние и слово дотошно изучают, препарируют и извращают так, как выгодно слушателю. — Он помолчал. — Это извечная, неизменная традиция.

— И вы желаете порвать с традициями?

— Я хочу швырнуть традиции в огонь! — Беллерос обмяк, словно от внезапно накатившей усталости. — Хочу испепелить их и возвести на их месте нечто прекрасное. — Он печально взглянул на примарха: — Но вы ведь не это планируете, верно? В моем замысле нет стабильности, нет порядка. Его не исполнить по графику.

Фулгрим промолчал. Канцлер усмехнулся снова, уже мягче.

— Вы не представляете, каково это — наблюдать, как все, что вы знаете и любите, разрушается у вас на глазах. Визас умирает уже несколько веков. Финал близок. Вы и есть финал. Согласие покончит с нами. Мы превратимся в кого-то иного, но наш мир — Визас, каким он мог бы стать, — погибнет.

Коринф грустно улыбнулся:

— Может, это и к лучшему.

Примарх покачал головой.

— До того как я взял власть над Кемосом в свои руки, он напоминал гниющую выгребную яму. Планета ежедневно становилась чуть хуже, еще менее пригодной для обитания. Ее правители ссорились между собой за постоянно уменьшавшиеся доходы и влияние, не обращая внимания на то, что происходит у них за окнами. — Он подался вперед. — Заводские рабочие умирали не только от «легочного блеска» или загрязненной воды, но и насильственной смертью. Мои родители разделили судьбу тысяч других. Машины на фабриках, созданные много веков назад, одна за другой выходили из строя, и в каждом новом поколении всё меньше людей знали, как ремонтировать их.

Фулгрим неожиданно поднялся.

— Куда бы ни падал мой взгляд, я находил одну лишь разруху. Солнце я впервые увидел уже взрослым. Я не знал, что дождь не должен обжигать кожу или что люди в среднем живут дольше тридцати лет. — Примарх опустил взгляд на Беллероса. — Я не понимал, что можно добиться чего-то лучшего, и поэтому едва не опоздал.

Обернувшись, Фениксиец указал на ближайшее дерево:

— На Кемосе они росли только в твердынях административных кланов. И те деревья были бледными, скрюченными, с острыми, как бритва, листьями. — Он снова повернулся к Коринфу: — В общем, я представляю, что вы имеете в виду. Я испытывал те же чувства, Беллерос. Мне знакомо это ощущение безнадежности, беспомощности. Но мы можем победить. Я остановил падение моего мира в забвение и сделаю то же самое для вашего.

— Но останется ли он нашим, когда вы закончите? — спросил канцлер. — Будет ли Визас по-прежнему Визасом, Фулгрим? Или превратится в «Двадцать восемь Один»? — Коринф нахмурился. — Извините, я отнял у вас слишком много времени.

Развернувшись, он зашагал прочь.