Колесо сансары - Владимир Контровский Страница 33

За Уралом удалось купить газеты, пестревшие непривычными и тревожными заголовками, словами и понятиями, более подходившими донесениям из фронтовой полосы. Ясно было только одно - по всей стране закипало обжигающее варево, так мало похожее на вычитанные из причёсанных книг описания английской или французской буржуазных революций. В русской смуте явственно (по крайней мере, для Андрея Сомова) присутствовал ещё один компонент, резко отличавшийся от всего того, что описывала историография. Скорее, скорее в Петербург, на Староневский!

* * *

Северная столица встретила Андрея метелью, темнотой некогда залитых беззаботным светом улиц и запахом встревоженности. Прямо с Николаевского вокзала мичман поспешил к знакомому дому, едва сдерживая удары рвущегося наружу сердца. Он стремительно взбежал по лестнице, повернул ручку звонка и через несколько секунд услышал за дверью шаги, которые узнал бы среди тысяч других. Дверь распахнулась с негромким щелчком замка - без промедления и вопроса "Кто там?", - и навстречу молодому офицеру плеснуло мягким светом глаз Наташи и теплом её поднятых рук…

Потом они пили чай с вареньем за большим столом в гостиной вместе с Иваном Петровичем, Екатериной Михайловной и Володей, братом Наташи. И если гимназист, пользуясь невероятно удачным случаем (встретить морского офицера, пережившего Цусиму, и узнать об этом бое из первых рук - мечта мальчишки, будет чем похвастаться перед сверстниками!), приставал к Андрею с расспросами, то старшие больше говорили сами - ведь мичман почти ничего не знал о том, что творилось в России.

Собственно говоря, беседу вёл Иван Петрович. Екатерину Михайловну, в силу извечного материнско-женского инстинкта, куда более занимало происходящее между её дочерью и мичманом - это для неё было куда важнее, чем все забастовки и мятежи на свете. И она молчала, лишь следила украдкой за выражением лиц Наташи и Андрея, почти безошибочно читая их мысли - без всякой магии.

Иван же Петрович говорил и говорил, найдя в Андрее Сомове благодарного слушателя, которого инженеру-путейцу давно уже не хватало.

– Вам повезло, молодой человек, что вы сумели добраться из первопрестольной к нам в Питер - рабочие Николаевской железной дороги не бастуют. А в самой Москве… - Иван Петрович махнул рукой. - Там, того и гляди, дело дойдёт до стрельбы…

Инженером явно владели противоречивые чувства. Как любой интеллигент и просто думающий человек, он ждал и жаждал перемен, реформ, созыва Государственной Думы, но перспектива близкой и вполне реальной крови отнюдь не приводила его в восторг. Он заметно нервничал, расплескивал чай, размешивая серебряной ложечкой сахар в чашке, и очень хотел, чтобы жених дочери (и весьма неглупый молодой человек, как Иван Петрович успел заметить) его выслушал и понял бы.

– Вы как полагаете действовать, господин мичман? - спросил он Андрея.

– Как и положено офицеру, Иван Петрович. Мне предписано отбыть в Гельсингфорс, на базу минной дивизии. А там - на корабль.

– В Гельсингфорс… - со странной интонацией протянул хозяин дома. - Хорошо, что не в Кронштадт… Ах да, вы же не знаете. Совсем недавно, в октябре, там было вооружённое восстание, мятеж матросов и солдат. Убивали офицеров… Бунт подавили, зачинщиков и просто участников судили, но искры тлеют. Да и вообще у вас во флоте… - Иван Петрович тяжело вздохнул и отодвинул чашку с недопитым чаем. - В ноябре, когда вы уже были по дороге домой, восстал флот в Севастополе. Крейсер "Очаков" поднял красный флаг, мятежников возглавил лейтенант Шмидт. И русские корабли стреляли друг в друга… Вот так-то, Андрей.

Сомов вспомнил разговоры, ходившие среди офицеров эскадры Рожественского после падения Порт-Артура. Тогда всех очень волновал вопрос, смогут ли черноморские корабли присоединиться к ним на Мадагаскаре. Они не присоединились… "Потёмкин", который должен был быть флагманом черноморской эскадры под командованием адмирала Чухнина, в июне восстал, стрелял по Одессе, а потом ушёл в Румынию и сдался там местным властям. Об этом офицеры-цусимцы узнали уже в плену. И вот теперь красавец-крейсер "Очаков", однотипный с входившим в состав 2-й Тихоокеанской эскадры "Олегом". А третий их брат-близнец, "Память Меркурия", растерзал клыками своих орудий (как не хватало русской эскадре возле Цусимы этих стволов в страшную ночь с 14 на 15 мая, когда от вражеских торпед гибли русские корабли!) не японский, а русский же миноносец "Свирепый", спустивший андреевский флаг и поднявший красный. И самое жуткое, что обе стороны были правы… Андрей почувствовал, что ему не хватает воздуха.

Молодого офицера выручила Екатерина Михайловна. Чуткая добрая женщина мягко и ненавязчиво перевела разговор в иное русло. Да, мужу надо выговориться, но зачем же обрушивать на бедного юношу столько всего и сразу!

– Знаете что, Андрей, - решительно сказала она, - мы вас сегодня не отпустим. У вас, насколько я знаю, в Петербурге никого нет, а сейчас не самое подходящее время идти среди ночи в гостиницу. У нас достаточно места, Лизавета попросила отпуск и уехала к себе в деревню, так что вам можно постелить в её комнате. Поверьте, право же вы никого не стесните. Вы столько пережили, вам надо хоть немного отдохнуть.

Екатерина Михайловна поймала мгновенный блеск в глазах дочери и внутренне понимающе и ласково улыбнулась. Она ведь была женщиной и ещё очень хорошо помнила свою молодость. Мужчины слепы в таких делах и не придают им существенного значения, всецело поглощённые мировыми проблемами…

* * *

Андрей уснул сразу и крепко, едва коснувшись головой белоснежной подушки (хоть и казалось ему, что заснуть он ни за что не сможет). А проснулся он от ощущения тёплого дыхания и от прикосновения к его щеке тонкой нежной ладони.

В щель между занавесками пробивался призрачный свет луны - метель стихла, уступив место ясной звёздной ночи. Наташа в одной ночной рубашке сидела на краешке кровати, смотрела на Андрея загадочно мерцавшими в лунном свете тёмными глазами и касалась пальцами его щеки и губ.

– Мне холодно… - прошептала она, решительно откинула прикрывавшее мичмана одеяло и одним гибким движением скользнула под него, прижавшись к Андрею всем телом. Тонкая ткань - слабая защита от жара молодой крови; у Андрея зашумело в голове, он нашёл ждущие губы Наташи и забыл обо всём на свете…

Потом они лежали, крепко обнявшись (совсем не думая при этом о том, что их могут застать в этом недвусмысленном положении - их это абсолютно не волновало, несмотря даже на то, что и Наташа, и её родители были людьми весьма строгих правил, да и сам Андрей отличался твёрдыми моральными принципами), и говорили, говорили, говорили. Их жаркий шёпот прерывался жадными ласками, но затем они снова возвращались к прерванной любовной горячкой беседе. Зимние ночи длинны, и им хватило времени и на любовь (с едва уловимым привкусом странной и непонятной горечи, который чувствовали оба), и на то, чтобы высказать друг другу всё, что их обоих тревожило.

Андрей рассказал о своих видениях, посещавших его во время долгого пути эскадры на Дальний Восток, о том, как он каким-то чудом не получил даже царапины в огненной круговерти сражения, и о том, что произошло в деревянном храме маленького японского городка.