Егерь Императрицы. Граница! - Андрей Булычев Страница 33

От Чернигова команда разделилась. Бестужеву нужно было уходить к северу на Смоленск по большому столичному тракту, а всем остальных брать восточнее и ехать по Московскому до Сухиничей. Именно от этого городка предстояло сворачивать с центрального почтового тракта проселком на Козельск. По полтине за каждый были наняты два тряских тарантаса, которые и привезли к вечеру путешественников в этот уездный город.

— Ваше благородие, да мы бы у речушки лучше заночевали. Ну зачем вам такая обуза нужна? Да и нам так будет привычнее, — уговаривали унтера капитана.

— Сказал же, под крышей все спать будете, — тряхнул упрямо головой Алексей. — Не на войне нынче. У меня сестра знаете какая добрая. Вот увидите, она только рада будет гостям. Все, не перечьте, пойдемте уже, осталось только дом ее мужа найти.

Дом отставного полковника Ляпина долго искать не пришлось. Юркий мужичок попросил медный пятак, чтобы до него довести, и всю дорогу рассказывал им местные новости.

— У Трифоновых в лавке мука на цельных пять копеек дороже, чем у купцов Мясницких, да и конопляное масло у них тоже погуще. Видать, хорошо разбавляет его у себя Зиновий Александрович. А вот за убоиной так это лучше уже к Круглову, у него за бродом двор стоит, а мясо так всегда там свежее.

— Митрофан, ты лучше скажи мне, кто у вас в уезде в самых больших начальниках состоит? — переправил в полезное русло поток информации от проводника Алексей.

— Дык ничего не поменялось покамест, господин охфицер, — почесал тот бородку. — В предводителях у господ дворян все так же Аристарх Михайлович Требухов. Уездным судьей Коньков Иван Никитич, а к нему еще два судебных заседателя имеются. За порядком все так же наш уездный исправник Семен Семенович Лисицкий блюдет. Вот как в трактире Яшку Кривого после Святок убили, так он ведь сразу того самого злодея-душегубца нашел. Да Яшка-то и сам был, конечно же, сильно виноват. Цельных две недели он в запое тогда был. Бабу с детьми из дома выгнал, а соседа Степана изрядно поколотил. А потом в трактир пошел, видать, то, что дома у него было, все он уже тогда вылакал. Так-то трудолюбивый мужик Яша, сапожник самый что ни на есть наилучший был. Так обувку стачает — от свадьбы и до первых внуков ее даже может хватить. Нет, ну это ежели, конечно, ее подремонтировать еще пару раз. Да, так вот, в трактир он, значится, пошел, а новые сапоги-то с собой на обмен нес. Все же знают, что они у него доброй работы, а пьяницы — они что, они ведь по этому дурному делу совсем же не ценят свой труд. Лишь бы им хмельного в утробушку залить дали.

— Митрофан, а про Егорьевское поместье и Татьяновку, что на речке Малиновке стоят, да про семейство князя Троекурова ты что-нибудь здесь слышал? — перебил мужика Алексей.

— Дык чего слыхать-то? — пожал тот плечами. — Я-то ведь, господин офицер, сам городской житель, из податных мещан родом буду. Особливо в уездные земли я давно уже не выходил, так, только если на богомолье в Оптину пустынь, ну, или к свояку в Бурнашево. Свояк-то у меня, господин, он ведь зело грамотный человек. После церковно-приходской школы отучился два года в Калужском губернском училище, а потом и у купца Нелидова в учетчиках был. А теперяча он вот помощником управляющего в Бурнашево в имении господ Чичериных подвизался.

Так, за этими нехитрыми историями из жизни обывателей уездного города и дошли они незаметно до нужного им дома.

— Вот, стало быть, мы теперяча и на месте, — Митрофан кивнул на высокое крыльцо и массивную дубовую дверь. — Туточки господин Ляпин со своею супругою и проживает, — и, распростившись с егерями, зажав большую медную монету в кулак, споро побежал по своим мещанским делам.

На стук выглянул шустрый подросток и, выслушав Егорова, нырнул вглубь дома.

— Лешенька! — сестра бросилась к егерю, и они крепко обнялись.

Вечерний ужин проходил в спокойной и чинной обстановке. Невзрачный пожилой муж Анны, медленно пережевывая, вкушал поданную поварихой еду.

— Так, говорите, Петр Александрович сумел сломить визиря и навязал свою волю османам по заключению мира? — Владимир Сергеевич покачал головой. — Толковый он командир, ничего плохого про него не скажу. Мы-то с ним почти что ровесники, да и воинскую службу вместе в одно время начинали. Правда, в войне со шведом он уже в чине капитана был, а вот я тогда еще в подпоручиках бегал. После взятия Гельсингфорса отец его в столицу с вестью к императрице о заключении победного мира гонцом отправил. Вот там Елизавета Петровна и произвела его сразу же в полковники, как узнала, чей он сын. Одарила при этом богато да и поставила командиром на Воронежский пехотный полк. Ну а я при праздновании той самой виктории чин поручика и пять сотен рублей на поправку своего имения получил. А все потому, что в этой жизни самое главное, молодой человек, — это нужные связи и хорошая родословная. Без этого в наше время движения наверх никакого нет, и, уверяю вас, его вовсе даже не будет, коли вы бедного рода. А вы, Алексей, в капитанство после объявления недавнего мира вступили?

— Нет, — Лешка покачал головой. — Еще в прошлом году, когда на кавалерство к ордену представляли, я сей воинский чин получил.

— Хм, — хмыкнул отставной полковник. — Вот-вот, видите? А были бы в графском сословии, так могли бы и на майора рассчитывать. Харитоша, налей-ка ты мне рюмочку рябиновой, да пойдем, пожалуй, наверх, поможешь мне ко сну раздеться, — кивнул он стоявшему неподалеку с полотенцем опрятно одетому мужику. — Аннушка, я, пожалуй, к себе спать пойду, утомился сегодня за весь день, — и, отпив настойки, попрощался с Алексеем.

— Да все хорошо у меня, Лешенька, — сестра с любовью смотрела на такого возмужавшего брата. — Ты кушай, кушай сам и за ребяток своих не беспокойся. Там Харитон уже подсуетился. Их сейчас не намного хуже, чем нас с тобой, кормят. Рассказывай понемногу о себе.

— Да что о себе рассказывать, Аннушка? — пожал плечами Алексей. — У меня ведь все эти четыре года была одна лишь война. Война, война и еще раз война. Как в семидесятом я прибыл в действующую армию с батюшкиным штуцером и Никитичем, так и до сего дня с ним не расставался, все это время он при мне. А вот Матвея я назад не привез, — вздохнул он печально.

— Батюшки, а ведь правда! А я смотрю, лиц-то знакомых среди них нет, — всплеснула руками Анна. — Все солдаты эти при тебе чужие. А что же дядька наш, почему ты его в войсках оставил?

— Нет больше Никитича нашего. Погиб он. Меня до последнего от врагов прикрывал, — тихо выговорил Алексей. — Еще в 1771 году под Журжей смертью храбрых он пал. Там же, у Дуная, на холме я его и похоронил со всеми остальными.

— Господи, помилуй раба божьего Матвея и всех павших на поле брани православных воинов, — перекрестилась сестра. — Тяжелое время, и батюшки нашего вот уже нет, как бы он сейчас радовался, на тебя вот такого глядя. Он ведь места себе не находил после твоего уезда. Все переживал да на дорогу смотрел. Вдруг, говорит, обратно наш Лешка приедет, или, может, война скоро закончится, и его домой по малолетству отпустят. Молодой же совсем еще, мальчишка. С Павлом, царствие ему небесное, у них разлад серьезный, как видно, с того самого и пошел. Брат, видно, сильно ревновал его к тебе. А может, он за наследное имущество так волновался. Да чего уж там было волноваться, на следующий год, как ты на службу уехал, чума к нам в губернию из Москвы пришла. Много кого она отправила на тот свет. Меня ведь как раз перед тем замуж за Владимира Сергеевича выдали, месяца за три, пожалуй, до этого. Думала, и самой уже мне не жить, все ведь при больных тоже была, прощалась с папенькой да со всеми, оплакивала их. Он ведь самым первым тогда ушел, а потом за ним и Павел, ну и Ольга его тоже преставилась. А вот меня черная не взяла. Всех чин по чину я схоронила, Леш. Одни мы теперь с тобой из всей нашей семьи на белом свете остались.