Как проиграть в войне времен - Макс Гладстон Страница 33

Она кубарем падает между прядями, в безмолвии и безвременье, и наконец приземляется, сломленная, окровавленная, почти без сознания, среди глубоких песков рядом с величественным обломком изваянья.

Она поднимает голову, смотрит наверх и надсадно смеется.

В этот момент легионы коменданта обрушиваются на нее, словно затмение.

Мир Рэд сужается до размеров камеры.

Иногда ее водят на допросы. У коменданта столько вопросов, все вариации на основные темы: когда, и зачем, и как, и что. Кто – не спрашивает, думает, что знает.

В первый раз, когда комендант задала ей эти вопросы, Рэд ухмыльнулась и попросила сказать «пожалуйста». Потом ей причиняли боль.

Во второй раз, когда комендант задала эти вопросы, Рэд снова попросила добавить «пожалуйста». Ей снова причиняли боль.

Иногда ей предлагают боль. Иногда предлагают стейк и свободу – вероятно, это слово для них еще что-то значит.

Но когда в ней нет надобности, мир сужается до размеров вот этой камеры, этой коробки: серые стены, сомкнутые над головой; ровный серый пол; скругленные углы. Унитаз. Койка. Поднос с едой всегда ждет ее, когда она просыпается. Когда за ней приходят, дверь открывается в случайной точке на изогнутой стене. Кожу саднит. Под ней зияют пустоты там, где раньше было оружие.

Она подозревает, что эту тюрьму построили специально для нее. Когда ее волокут мимо других камер, все они пустуют. Возможно, комендант хочет, чтобы Рэд чувствовала себя одинокой.

Однажды утром за ней приходит охранница. Время, когда она спит, Рэд решила считать ночью, а время, когда просыпается, – утром. Солнца нет, но кому какое дело? Ее ведут по очередному пустому коридору. Комендант уже ждет. На этот раз она без клещей. Комендант выглядит усталой не меньше Рэд. Она освоила изнеможение за время их многочисленных допросов – так же, как Рэд освоила страх.

– Выкладывай, – говорит она. – Я спрашиваю в последний раз. Завтра тебя разберут на части и перепотрошат в поисках нужной нам информации.

Рэд вскидывает бровь.

– Пожалуйста, – добавляет комендант холодным, как сталь, тоном.

Рэд молчит.

Она не думает о плодах граната. Она не смеет надеяться. У них был всего лишь шанс. Но даже если все получилось, даже если она проснулась, с чего ты взяла, что она придет за тобой?

Ты предала ее.

Рэд не думает.

Охранница тащит ее обратно по длинному пустому коридору и медлит у открытой двери.

Рэд, уже приготовившись вновь окунуться в свой серый мирок, оглядывается. Охранница смотрит на нее неподвижными оценивающими глазами, ее губы сжаты в жесткую, умную линию.

– Зачем ты это делаешь? – Голос охрипший, низкий. Им не положено разговаривать с заключенными.

Но Рэд всегда любила поболтать за жизнь. А завтра… завтра конец.

– Есть вещи, которые важнее победы.

Охранница взвешивает ее слова. Рэд знает таких, как она: неквалифицированная идеалистка, надеющаяся подняться по служебной лестнице благодаря тому, что на нее можно положиться. И все же отступничество Рэд развязало ей язык.

Блу была бы впечатлена.

– Ты проникла в Сад, ушла оттуда живой и отказываешься говорить нам, как тебе это удалось. Значит, ты не на нашей стороне. Почему бы не присоединиться к ним, когда у тебя был шанс? Выдать наши секреты? – Такая серьезная. Рэд тоже когда-то была такой.

– Сад нас не заслуживает. Агентство тоже.

Под «нами» она имеет в виду себя и Блу, где бы та сейчас ни находилась, если она вообще где-то есть. Она имеет в виду всех призраков со всех прядей, гибнущих в этой постылой древней войне. И даже эту охранницу. Рэд наконец-то дает честный ответ. Может быть, это спасет ей жизнь.

Охранница все равно швыряет ее в камеру.

Рэд падает, проезжается по полу и остается лежать неподвижно и не поднимая глаз. Что-то шуршит у нее за спиной. Захлопывается дверь камеры. Скоро все закончится. Она сделала все, что могла. Охранница уходит, и стук ее сапог отдается тяжелым, размеренным, медленным эхом.

Когда Рэд все-таки поднимает глаза, на полу лежит маленький прямоугольник белой бумаги.

Она ползет к конверту и прижимает его к груди.

Ее имя. Знакомый почерк.

Она помнит крепкую хватку охранницы на своей руке. Помнит голос. Знакомый ли это был голос?

Она разрывает конверт пальцем, читает, и уже на второй строчке ее щеки начинают болеть от безудержной улыбки.

Мой Красный Гигант,

Я не знала, как ты поступишь.

Я хочу объясниться – я, спасенная тобой, я, зараженная тобой, я, с самых ранних начал связанная с тобой этой лентой Мебиуса.

Я посадила твое письмо в землю. Я наблюдала за его ростом. Я ухаживала за ним и хотела напоить его своей кровью, прорастить в нем рот, через который я бы могла говорить с тобой. Ты говорила мне не читать его. Твоя наивность умилила меня в той же мере, в какой меня обожгла мысль о твоем предательстве. Здесь могло быть только одно из двух: как ты могла подумать, что твой отказ убивать меня приведет к чему-то, помимо твоей собственной смерти? Как ты могла не понимать, что тебя проверяют на вшивость? Как – разве что на самом деле ты верила в свой успех и не сомневалась, что ради тебя я сниму свою фигуру с доски, достаточно лишь подтолкнуть меня неловкой демонстрацией твоих терзаний?

В любом случае для меня выбор был очевиден. Чтобы защитить тебя, вне зависимости от твоих намерений, я должна была поддаться тебе.

Это было нетрудно. Сказать по правде, Рэд, труднее было не читать твое письмо.

Когда ты сказала, что больше мне не напишешь, когда… То письмо было единственным, которое мне хотелось из себя вымарать. Если честно, отчасти, поэтому я и проглотила наживку. Быть стертой с лица земли, зато стереть то, последнее… Клянусь, умереть от твоих рук было легче, чем жить с тем, что ты мне предложила.

Но мне мало, Рэд. Я хотела заполучить твое последнее слово так же, как и первое.

Надеюсь, ты не приняла мой ответ близко к сердцу. Я понимала, что кто-то может прочесть письмо до тебя. Но я хочу, чтобы ты знала: я умерла с мыслью о том, что если бы кто-то и мог сохранить мне жизнь, то это была бы ты. Сейчас я могу признаться, что это была эгоцентричная мысль: как я умираю от своей руки и воскресаю от твоей.

Вспомни, что я обещала тебе с самого первого письма, как дразнила тебя проникновением в твои мысли. Тогда я не могла знать – да и ты тоже, откуда бы, – как основательно ты уже поселилась во мне, уберегая меня от будущего. Ты всегда была голодом в моем сердце, Рэд, моими зубами, когтями, моим отравленным яблоком. Под развесистым каштаном создали средь бела дня – я тебя, а ты меня ^[22].