Цусимский синдром - Станислав Смакотин Страница 32

– Почему все надписи у вас без буквы «ер» на конце? – указывает на карту.

– Была проведена реформа правописания, годах в двадцатых… – Перед глазами тут же встает Ленин на броневике. С мятой кепкой в руке и почему-то грозящий пальцем. Не-а, Петрович, не дождешься подробностей. – И ее убрали из русского языка за ненадобностью, – вспоминаю я.

Видно, как заинтересованно смотрит Матавкин. «Ты тоже не жди рассказов про двадцатые, Аполлоний. Молчать стану как рыба. Хоть на рее вешайте!»

Рожественский каким-то волшебным образом превращается в обаятельного господина: лицо приветливо смягчается, озаряясь подобием улыбки:

– Кто находится у престола в вашем времени, позвольте поинтересоваться?

Эй, эй?! Мы ведь так не договаривались! Я лично просил тебя еще вчера: про будущее не спрашивать!..

Ильич на броневике выжидающе смотрит на меня, затем, сплевывая и чертыхаясь, прыгает в открытый люк. Крышка захлопывается, и, грозно зашевелив пулеметом, воинственный реликт со шлейфом стартует, чадя дымом.

– Зиновий Петрович… – умоляюще закатываю глаза. – Отвечу так: представитель правящей династии у нас на троне!.. – уклоняюсь я от вопроса.

Хм… Не так уж и вру, быть может? А ты специально ждал, пока меня развезет? Нехорошо это!

– Как величать их величество в будущем? – упрямо не отстает адмирал.

Если я тебе объясню, что с Романовыми приключится лет через тринадцать, ты с горя застрелишься, дворянин Зиновий Петрович Рожественский. И спасать флот российский станет некому… Да и не захочешь ты его выручать наверняка в таком случае.

Броневик с вождем революции опять проносится мимо на полных парах. На сей раз над башней виднеется лысая голова, кричащая мне почему-то: «Интеллигенция есть не мозг нации, а говно!..»

– Владимиром величать их величество… – не выдерживаю я, вздохнув. Провожая глазами некультурного вождя пролетариата, механически отвечаю: – Пришли опосля Дмитрия, до него тоже был Владимир… Второй, наверное… – глядя вслед Ленину, задумываюсь я. – Перед этим Борис царствовал… – Наконец я беру себя в руки. – Зиновий Петрович, давайте побеседуем об этом в порту Владивостока? – вновь вытягиваюсь во фрунт.

Рожественский, разочарованно смерив меня взглядом, ничего не говорит, вновь склоняясь над моими каракулями. Тихонько поднявшийся Матавкин кивает в сторону выхода: идем, мол!..

В последний раз оглянувшись на накрытый стол, я, внутренне чертыхаясь, покорно следую за врачом.

Может, сработает совесть у сатрапа? Нехорошо добрых людей без обеда оставлять! Словно в ответ на мои стенания, тишину нарушает властный голос:

– Господа?..

С надеждой замираю, держась за дверную ручку.

– Господа, передайте вахтенному, пусть срочно вызовет ко мне Демчинского!

Зрелище, представшее перед глазами, поражает величием и грандиозностью. Нет, я уже немало повидал здесь за несколько дней, но такого…

Останавливаюсь, открыв рот. А ты мне ничего и не сказал, Матавкин! И адмирал молчал… Впрочем, что он, докладывать мне будет?

Наш броненосец уже некоторое время стоит с застопоренными машинами. Принимая в себя тот самый злополучный уголь. Нос корабля окутан едким черным облаком, сквозь которое скорее угадываются, чем проступают людские силуэты. Картина круга ада Данте, не иначе. Всматриваюсь в происходящее.

С высоты надстройки часть преисподней оказывается муравейником из матросов, в котором деловито снуют несколько офицеров. Да и матросами-то их назвать сейчас сложно: большинство одето в откровенное рванье, на ногах едва не лапти… Как раз в этот момент мешки с углем принимают с приставшего к борту катера: несколько измазанных дочерна членов команды у лебедки хватают с поддона мешки, передавая по цепочке, другие вереницей ссыпают его в горловины на баке… Каждый мешок тащат минимум трое, и даже отсюда видно, насколько тяжел груз. Центнер, не меньше. Затем, опорожнив, вновь торопливо бегут обратно, складируя пустую тару у лееров.

– Принимай!..

– Держи, чтоб тебя…

– Давай, родимые, не подкачай!..

– А ну, взялись дружно, погребем зато натужно…

Над армагеддоном разносится звучный голос с надрывом, в котором я с удивлением узнаю Македонского:

– Ребята, давай, поднажми! Еще один катер на подходе! Не оставаться в хвосте!.. – Зловещая фигура командующего адом деловито перемещается в его центре.

Движение муравейника ускоряется, скрип лебедки, топот ног и ругань смешиваются в невообразимую какофонию звуков.

На море царит полный хаос: среди кораблей, сбившихся беспорядочной кучей, лихо снуют паровые катера с баркасами. Суденышки доверху забиты людьми и мешками, беспорядочно мечутся, едва не сталкиваясь и в последний момент чудом расходясь. С правого борта к броненосцу подходит очередной доставщик: катерок, больше напоминающий большую шлюпку, лихо швартуется. Два буксируемых баркаса, как и сам тягач, доверху завалены грудой бесформенных мешков. Суденышко немилосердно чадит, добавляя дыма и без того грязной атмосфере.

Уголь, уголь… Уголь!.. – только и слышно отовсюду. Его величество уголь царит везде: начиная с погон старшего офицера и заканчивая гигантским темным облаком, повисшим над открытым морем. Вот кто истинный хозяин эскадры! Не его превосходительство вице-адмирал Рожественский. И даже не их величество император-самодержец в Питере… Его сверхсвятейшество ископаемое воцарился здесь во всей своей матово-пыльной черноте!

– Всегда здесь у вас так? – обалдевая, оборачиваюсь я к Матавкину.

– Во время стоянок немного легче, разница заключается лишь в темпе погрузки… – Он разводит руками. – Что поделать, необходимость длительного плавания такова!

Да уж, необходимость…

– Господин поручик, срочно требуется сопровождающий катера на «Корею», не хотите поучаствовать?.. В экспедиции?

Оборачиваюсь, вздрагивая. Сзади незаметно подошел невысокий офицер. В пыли и лейтенантских погонах. С уставшего лица оценивающе смотрят внимательные глаза. Причем с явной хитрецой. В уголке губ таится улыбка.

– Я?!

– Вы, вы… – пристально глядит лейтенант. – Задача чрезвычайно сложная, но офицеру вполне по силам. Пусть и сухопутному… – В голосе издевка или мне кажется?.. – Необходимо добраться на катере до «Кореи», она во-о-о-он там… – показывает куда-то вдаль. – Принять на него и баркасы максимальное количество угля, затем привезти обратно. Вам, господин поручик, вменяется в обязанности вести подсчет принятого груза. За единицу принимается мешок. Справитесь, надеюсь?

Перевожу взгляд на Матавкина – тот чуть улыбается, стоя в сторонке.

Не, ребята, вы очумели?! Какой из меня сопровождающий, вашу мать?..

Однако, похоже, деваться некуда. Не ронять же честь мундира поручика ПВО? Меня разбирает злость.