Мальчик из будущего - Владимир Поселягин Страница 31

Директриса, честно говоря, меня удивила: извинилась за всё, признав, что во многом была не права. Как уже говорил, я зла на неё не держал, о чём честно и сказал. И тут как удар топора: вопрос о новых песнях. М-да, совсем берегов не видит. Стараясь говорить как больному, ничего не понимающему человеку, я пояснил, что сам себе дал слово: до совершеннолетия никаких песен. Слово, тем более данное себе, я всегда держал и держу. В общем, попросил не возвращаться к этому вопросу. Новых песен не будет, и это окончательный ответ.

И насчёт побега я молчал, не собираясь отвечать на глупые вопросы. И о дальнейших планах тоже рта не открывал. Да, есть у меня такая небольшая черта – могу немного болтливым быть, хотя всегда помню, что молчание – золото, и сейчас я крепился – молчал. Директриса сообщила, что договорённость об «Артеке» в силе и меня, возможно, отправят туда. В общем, поговорили, надавали друг другу туманных обещаний, и меня отпустили. Оказалось, снаружи меня уже ждала машина – последняя генеральная репетиция, я обязан быть. Просто можно посидеть в сторонке, но быть обязан.

Дядя Адик аж из машины выскочил и облапал меня, когда я со своим воспитателем вышел с территории детдома. Ворча о моей дурной голове, в которую пришла такая глупая мысль, как сбежать из детдома, он усадил меня на переднее сиденье «Волги», холодно кивнул воспитательнице, которая села сзади, и мы поехали к зданию оперетты. Почему-то именно там нам выделили зал для репетиций. Муслим Магометович встретил меня тепло, он приехал чуть раньше, отругал за глупость с побегом и после дружеского чаепития отправил в зал. Шла последняя шлифовка песни, и я надеялся, что она зазвучит как надо. Честно говоря, «День Победы» Магомаев всё же исполнял не так, как я слышал в исполнении Лещенко. Вот его бы сюда…

Когда отзвучали последние аккорды, я очнулся от размышлений вопросом певца со сцены:

– Максим, что-то не так?

– Муслим Магометович, я вижу, что вы выкладываетесь полностью, дошли до предела, песня слышна, идеально ложится под музыку, но всё же не то, не то. Не под ваш она голос. Нет, не под ваш.

– Эта песня утверждена на завтрашнем выступлении, – достаточно холодно сказал какой-то мужчина в костюме, который, как и я, сидел в зале у меня за спиной. – По-моему, звучит очень красиво. Мне песня понравилась, всё ей подходит.

– Я возражать не буду, но всё же Муслим Магометович не может раскрыть саму суть этой песни, в его голосе нет силы духа тех тысяч фронтовиков, что через всё прошли. Мы провели уже множество репетиций, но всё не то.

– Честно говорю, мы все не понимаем, что вам не нравится, молодой человек, – с лёгкой усмешкой произнёс местный худрук. – Песня вам удалась, певец отличный.

– Хм, тут можно только на примере сравнить, – покачал я головой. – Когда мы проходили в фойе, я видел там Лещенко. Он здесь?

– Должен быть, он записан на репетицию после вас, только приехал раньше, со временем ошибся, – пожал плечами тот же работник оперетты.

– Отлично. Попросите его пройти к нам в зал.

– Это не требуется, я уже полчаса как в зале, – услышал я за спиной знакомый баритон и, обернувшись, обнаружил, что нужный мне певец сидел в заднем ряду под балконами. – Очень неплохая песня, юноша, честно говорю, я впечатлён.

– Лев Валерьянович, извините за бестактность, и вы, Муслим Магометович, тоже извините, но я хочу для сравнения попросить, чтобы вы оба по очереди спели эту песню, вкладывая в неё душу. Вы не возражаете?

– Я – нет, – покачал головой Магомаев.

Лещенко тоже был не против.

Сначала спел Муслим Магометович, и он действительно выкладывался, потом на сцену поднялся Лев Валерьянович и, посматривая в выданный ему листок с текстом, всё же песню он слышал лишь только что, хотя многое запомнил, начал. То, что поёт он совершенно по-другому, было заметно, и контролёры от ЦК, а именно оттуда был мужчина в костюме, и местные работники аж подались вперёд. Голос певца пробирал до дрожи. Когда песня стихла, несколько секунд стояла тишина и послышались хлопки – аплодировал Муслим Магометович, стоя, и на его лице ясно было видно ошеломление. Вот дальше ударил уже шквал аплодисментов: хлопали все, и музыканты, и рабочие сцены, и немногие слушатели. Реально песня ЗАЗВУЧАЛА.

Когда шум немного утих, Муслим Магометович обернулся ко мне:

– Максим, теперь я понимаю, что было не так. Эта песня действительно не под мой голос. Спасибо.

Я кивнул.

Однако время Магомаева ещё не вышло, поэтому он снова вышел на сцену и продолжил репетицию. Зазвучали не только мои песни. Единственно, что я запомнил, – это стон представителя от ЦК, он огорчался, что «День Победы» записан на Магомаева, а переделать её на Лещенко нет никакой возможности. Честно говоря, зная, как тяжело эта песня пошла в моём будущем, я очень удивился, как легко удалось её протолкнуть сейчас. Явно не обошлось без вмешательства заинтересованных лиц в высших эшелонах власти. Правда, я тут ни при чём. Моё вмешательство было единственное – попросил Лещенко сегодня исполнить эту песню, вот и всё.

Когда наше время вышло и мы стали собираться, вдруг случился небольшой переполох, и в зал прошла группа мужчин и женщин. Как я подслушал шепоток местных работников, это были представители минкульта с замом министра. Именно он отвечал за концерты и песни на завтрашний день в Москве. Я уже понял, кто его вызвал, тот, что от ЦК был приставлен. Шустро отреагировал. Но это и понятно, завтра всё же Девятое мая, где тут резину тянуть.

Тому, что было дальше, я тоже не удивился. Лев Валерьянович снова спел «День Победы», естественно, гораздо лучше, так что снова сорвал искренние аплодисменты. А потом я следом за дядей Адиком покинул концертный зал.

– Отберут эту песню у Муслима. Точно отберут, – вздыхал тот.

– Это плохо? – уточнил я.

У певца было не спросить, он остался в зале.

– Да не сказать что плохо, слышно же, что Валерьянович действительно поёт её лучше, раскрывает шире, аж мурашки по коже.

– А-а-а, собственник вы, – усмехнулся я. – Понимаю, сам такой.

Едва мы дошли до машины, обсуждая некоторые сегодняшние моменты, как нас догнал один из работников оперетты и попросил вернуться. Делать нечего, пошли обратно. Как выяснилось, пообщаться хотели с одним мной.

– Здравствуй, Максим, ты не расстроишься, что песня уйдёт другому певцу? – спросил заместитель министра культуры РСФСР.

– Пусть поёт тот, кто делает это лучше, – вздохнув, согласился я. – Однако я обещал Муслиму Магометовичу пять песен, а на выходе получается четыре, пятую забирают. Значит, я должен ему ещё одну, причём не хуже.

– На этот великий праздник нашей страны ты уже никак не успеешь, будем ждать к следующему.

– Боюсь, три с половиной года придётся ждать, – отрицательно покачал я головой. – Слово себе дал, что до восемнадцатилетия не напишу больше ни одной песни, а я слово держу.