Магия на грани дозволенного - Анастасия Колдарева Страница 31

– Это была случайность. Ритуал связал меня… Ведь даже не убивающее заклятие! Просто…

– Заткнись, – вытолкнул Дэн сквозь зубы, ему не хватало воздуха, не хватало силы воли, чтобы контролировать злость. – Чтобы я никогда не слышал от тебя даже упоминания о ней, ты понял?

– То, что я был там, не значит, что я сделал это!

Дэн поднялся с кресла, стремительно зверея. Если он не прекратит, если сейчас же, сию минуту не заткнет свою поганую пасть… Но Лисанский не унимался:

– Мне не нужно ни твое понимание, ни прощение, – он не двинулся с места, только весь подобрался, наверняка чувствуя угрозу, сквозящую в каждом медленном, собранном движении Дэна, в его ненавидящем взгляде, в каждом шумном, сиплом вздохе. – Но если бы ты хоть на минуту отвлекся от проливания слез по самому себе и по своей загубленной жизни, если бы прекратил упиваться своим великим горем… Если бы на твою пустую башку снизошло озарение, ты понял бы, что я тоже потерял не меньше. А может, и больше, чем ты…

– О себе говоришь? – с рвущейся наружу яростью прорычал Дэн. Его трясло, в горле клокотал с трудом сдерживаемый вулкан злости. – О своем отце? Это его ты потерял? И как у тебя еще язык поворачивается сравнивать, мразь… Как ты можешь…

– Нет, Гордеев, я не об отце, – в потемневших глазах Лиса полыхнуло нечто подозрительно напоминающее боль, и лицо исказилось. – И вообще не о себе. Но ты же не услышишь, даже если я перед тобой наизнанку вывернусь. Тебе плевать на всё и на всех. Болтаешься тут уже третью неделю, делаешь скорбную мину, давишься жалостью и корчишь из себя раненого зверя, стоически глотающего болевые стоны да возводящего грустные очи к небу, – Лисанский презрительно поджал губы. – Противно смотреть. Все твои героические страдания яйца выеденного не стоят – а знаешь почему? Да потому что ты чертов позер! И провокатор. Удивляюсь, как остальные не разгадали твой гнусный шантаж и не навешали тебе… еще в Интернате. Магистр подлил масла в огонь, сыграл на твоем самолюбии, восхваляя твои мнимые достоинства – выдающийся талант! А ты и рад был перед ним прогибаться. И хамел чем дальше, тем больше. Твоя боль самая болезненная, твое восхождение самое тяжелое, твои потери – самые серьезные, а твои враги – самые мерзкие. И, конечно, твои прихоти должны удовлетворяться в первую очередь, а месть вершиться по первому приказу. И плевать тебе, что и мстить не за что, и что не виноват никто, – ты же постановил и заклеймил, а любое твое постановление есть истина в последней инстанции…

– Не за что? – от изумления не находилось слов. – Мстить – не за что?

– Повторяю: то, что я там всего лишь присутствовал…

– Ты встал на дороге! – взревел Дэн, и его голос отразился от стен, и стекла в окнах звякнули, и уши заложило. – Ты не дал ей уйти! Если бы не ты, она была бы жива, и наш… ее… – он подавился воздухом, и болью, и спазмами, заткнувшими горло и лишившими дара речи. Он не смог продолжить. Он сам не понимал, отчего боль не отпускала его, отчего рана не затягивалась, как бы он ни старался ее залечить. Отчего одна мысль о нерожденном малыше разрывала душу на кровавые куски. Не было у него сил задуматься и что-то расставить по местам.

– За то, что я сделал, я уже расплатился сполна. И продолжаю расплачиваться до сих пор, – сказал Лисанский, глядя в камин. – Но я не ною, не строю из себя мученика и не требую снисхождения.

– Потому что ты действительно заслужил то, что имеешь, – Дэн обвел глазами комнату. – Это самое малое, что ты вообще заслужил.

– Ты так думаешь? – Лисанский сощурился.

– Хотя… Лично мне не стало бы легче, даже если бы ты сдох, – с горечью добавил Дэн, – потому что…

– … ее не вернешь, – закончил Лис за него с неожиданной тоской в голосе.

Что? Лисанский сожалел о Руте? Или это очередная подлая уловка?

– Я здесь уже полгода, – произнес он, по-прежнему глядя в огонь. – Ты видел Мефисто? Этот чокнутый урод замучил своими россказнями, но с ним хоть поговорить можно. А эти его трупы? Повсюду разбрасывает, и каждый раз они разные. Такое впечатление, будто он их сотни две прикончил за свою жизнь. То руку отрезанную в стол подкинет, то окровавленные кишки в ванной плавают. А вырванную челюсть видел?

С червями?

Дэн машинально покачал головой, смущенный изменившимся тоном Лисанского.

– Не знаю, как я еще не свихнулся от всего этого, – признался тот. – Ни одной живой души не видел за все полгода. Всерьез уже думал, что меня тут гнить оставили. Вот перестанут однажды оставлять еду… Даже обрадовался, когда тебя увидел, – он нервно усмехнулся. – Танцуй, Гордеев, ты осчастливил меня своим появлением.

Дэн молчал. Лисанский уже не грел руки, но и не отходил от огня, и теперь они стояли рядом, бок о бок, едва не касаясь друг друга плечами, чувствуя лицами идущий из камина жар, а спинами – промозглый воздух, дующий из щелей в оконной раме.

– Но все-таки мне бы хотелось, чтобы ты стал… адекватнее, – признался Лис. – Хватит на меня бросаться, я тебе не враг. Все давно закончилось. Мог бы уже это признать.

– Ты предлагаешь перемирие? – Дэн не поверил своим ушам. Он что, условия собирался диктовать?!

– Ну, перемирие невозможно ни при каких обстоятельствах. Хотя бы потому, что ты надзиратель, а я заключенный, – будничным тоном возразил Лисанский. – Но хоть какое-то… понимание… снисхождение… у тебя ко мне, у меня к тебе… может быть?

– Однако, – пробормотал Дэн. – Хорошо тебя уделали, если ты опустился до унижений.

– Я не унижаюсь, – рыкнул Лис с мгновенно прорезавшейся злостью. – И клянчить твоего внимания не собираюсь. Если тебя устраивает этот склеп – живи, варись в своих обидах и соплях. Не буду мешать. Посмотрим, сколько ты протянешь.

– Главное, что тыдольше уже не протянешь.

– Ну… – Лис едва заметно пожал плечами. – Мне-то терять нечего.

– И это меня ты называешь тупицей и позером! А сам? Давно бы свалил отсюда.

Бледные, тонкие губы Лиса дрогнули в грустной улыбке.

– Думаешь, все так просто? Да ладно, я не вчера родился. Тебе ведь поручили выведать, где прячется моя мать, верно? Только поэтому ты и здесь. В жизни не поверю, будто Магистр настолько проникся состраданием к моей темной, заблудшей, погрязшей в пороках душе, что терпеливо ждет, пока я одумаюсь и вернусь на путь истинный. Это нелепо. И просто смешно.

– Твоя мать участвовала в заговоре? – Дэн задал вопрос и только потом понял, что спрашивать было бессмысленно. Знал Лис что-то или нет, он не ответит в любом случае.

Однако на того то ли накатил прилив откровенности, то ли на душе от полугодового молчания накипело столько, что ни за час, ни за два, ни за целые сутки не выплеснешь.

– Не могу себе такого представить. Нет. Ты ее не знаешь, никто из этих напыщенных индюков, сидящих в резиденции, ее не знает. Она была не способна…

– Была? – уточнил Дэн.