Ночь пяти стихий - Илья Стальнов Страница 31

Как бычка на привязи, пленника поволокли в чащу, награждая пинками и осыпая ругательствами. Гришка понуро плелся следом. На душе у него было муторно. Ему было жалко путника. Хотя, может быть, он и останется жив – может, отпустят, обшарив все карманы, или скорее всего, если он действительно большой чин, оставят на выкуп.

На поляне, встряхнув пленного, как куль, разбойники представили его пред светлы атамановы очи.

– Куда собрался, мил человек? – улыбнулся Роман, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего.

– В Москву. Я служивый, куда скажут – туда еду, – держался пленник спокойно, и если и был в нем страх, то он его никак не выдавал. – И зачем я вам, братцы, сдался?

– Сказывают, кошелек у тебя больно толст! – крикнул татарин.

– Прям как у тебя брюхо.

– Никак врешь, – засмеялся татарин и похлопал себя по впалому животу.

– Сами посмотрите.

– Посмотрим, мы не гордые.

В карманах, седельной сумке нашелся лишь маленький холщовый мешочек с несколькими монетами не особенно большого достоинства, и над ватагой как ветер прошел разочарованный вздох.

– Опять пусто, – громко произнес Убивец, недобро глядя на Романа.

Как ни боялась братва атамана, но даже собака, у которой отнимают кость, способна укусить хозяина. Шайке уже начинало надоедать, что все последние дела заканчиваются пшиком. Если немного подогреть это недовольство, то мог начаться бунт.

– А ну тихо! – прикрикнул атаман. – Я за слова свои в ответе. Если обещал добычу, будет вам добыча. Свои деньги доплачу.

Роман обшарил еще раз седельную сумку и начал прощупывать ее, потом оторвал подкладку, вытащил сложенную вчетверо бумажку, развернул, быстро пробежал глазами и криво улыбнулся.

Пленник, видя, что письмо исчезло в кармане атамана, нахмурился и напрягся, будто желая порвать путы, но, конечно же, это было бесполезно. Минутный порыв прошел, он взял себя в руки и примирительно произнес:

– Ничего больше при мне нет. Отпустили бы вы меня, братцы.

– Пущай идет!

– До следующего раза деньгу копит, ха-ха! Разбойники народ безжалостный и лютый, но держался путник хорошо, сумел к месту разрядить напряжение шуткой, поэтому вызвал почти у всех симпатию.

– Нет, за Луку надоть его в котле сварить и кожу нарезать со спины сначала и сольцем посыпать, – покачал головой Убивец, и в его голосе чувствовалось едва сдерживаемое возбуждение.

– Пущай проваливает! – орали лиходеи. Лука нравом был дурной, любил мошенничать, обжуливал даже своих, так что мстить за него никто не хотел.

– Пощадим!

– Отпустим! – донеслись голоса.

– Пусть так, – атаман вытащил саблю и острым клинком перерезал веревки.

– Спасибо, – сказал пленник, потирая покрасневшие кисти рук.

– Не за что. Перед Господом за меня доброе словечко замолвишь, – равнодушно улыбнулся атаман и без размаха всадил путнику клинок в живот. Вечером Гришка сидел на бревне, обхватив голову руками» и уныло смотрел на зеленую трясину, простирающуюся аж до самого горизонта. На душе у него кошки скребли.

– Не по справедливости с тем служивым поступили, – сказал он. – Не по чести.

– Это уж правда, не по чести, – согласился сидевший рядом Сила Беспалый.

– Братва же решила его с миром отпустить.

– Решила. И правильно решила. Среди людей слух бы прошел, что мы зря никого жизни не лишаем.

– Не по Христу это – кровь понапрасну лить. Беспалый взял камень и кинул в черную болотную воду, от чего по ней пошли ленивые круги.

– Верно говоришь, Гришка, – не по Христу это. Человека Господь создал, чтоб жить ему и свой крест тяжкий или радость свою по жизни нести. И самый тяжкий грех – супротив установления этого идти… Эх, моя душа уж потеряна. Очень уж сильно каяться надо, чтобы спасение обрести. Сколько мне времени понадобилось, чтобы понять все это. Но поздно. Твои же года молодые, ты еще сможешь все изменить. Чувствую, сможешь…