Экспедиция в иномир - Сергей Снегов Страница 31

— Наш ротонный барьер — не волшебная оболочка, а конечное физическое поле. Если его пробьет, нам мгновенно придет конец. Стоит ли дальше рисковать?

— До пробоя ротонного барьера еще далеко, — возразил Николай. Он, как и я, непрерывно сверял движение с нарастанием электрического потенциала. — И дело не в одном Иу. Отступать, не узнав, кто же Тод, оснований пока не вижу.

Я всегда с недоверием относился к сильным электростатическим полям. После того как экипаж звездолета «Протей» во главе со знаменитым Арчибальдом Смагой внезапно погиб в электрической западне планеты М‑12 звезды Спики, астронавигаторы недолюбливают объекты, интенсивно излучающие электричество. А поле, погубившее «Протей», в десятки раз уступало тому, в каком мы двигались сейчас. И потенциал его продолжал нарастать!

— Ладно, пойдем дальше. Но мне начинает казаться, что Тод — вовсе и не существо, а чудовищное ядро, некий мешок, напичканный электрическими зарядами.

Но Тод был не ядро и не мешок, а, скорее, конструкция. В обширном зале возвышался помост, а над ним неподвижно висел исполинский ропух — такой же двухголовый, жадноротый, с огромными лазерными глазелками, с мощными гребнями и коронами, толстыми ногами и хвостом, утыканным антеннами. Приборы показывали высокую гравитацию и стремительно нараставшую электрическую напряженность — в теле Тода, лишь в два-три десятка раз превосходившем обыкновенного ропуха, концентрировались поистине чудовищные массы и заряды. Николай прошептал, что Тод напоминает галактического белого карлика по сгущению больших масс в небольшом объеме, — мы с ним часто встречали эти опасные звездные шарики в космосе. Я предупредил всех:

— Близко не подходить. Обойдем по окружности.

Через несколько шагов перед нами открылось страшное зрелище.

Пространство между стеною и помостом заполняли тела вариалов — подвешенные на силовых линиях, тихо покачивающиеся, давно погибшие, сморщенные и еще полуживые, мелко пульсирующие…

В этом жутком паноптикуме пленников мы увидели тускло-зеленого Иу. Вариал, медленно перемещаясь то вправо, то влево, обессилено трепетал, даже без дешифратора была понятна мольба: «Пощадите!». И нам, на миг забывшим, что мы здесь скрыты для всех глаз и полей, показалось, что именно к нам обращает свою пульсацию попавший в беду друг.

— Только смотреть! — повторил я, остановив рванувшихся к Иу Николая и Жака. — Ужасно не нравятся мне лазерные бельма чудища!

Обе головы Тода неторопливо поворачивались, задняя шея скручивалась винтом. Глаза исполина уставились на место, где кучкой стояли мы. В глубине зрачков пылали такие же яркие точки, как у всех ропухов, только пронзительней и крупней, скорее, горошины, а не точки. И они внезапно стали расти, блеск делался острей, уже не горошины, а костры зловещего пламени забушевали в глазах. Тод, пригибая туловище к помосту, весь выгибался в нашу сторону.

— Не может же он увидеть нас! — с испугом проговорил Николай. — Вот бестия!.. И как растет напряженность поля!

Два световых копья вырвались из глаз Тода. Пространство, где стояли мы четверо с вариалом, пробили молнии. Ослепленные даже сквозь светофильтры, оглушенные грохотом, мы в смятении отпрянули. Жак едва не упустил из своего поля отчаянно забившегося вариала, апатия у того сразу сменилась ужасом. Я крикнул:

— Он готовит новый удар! Всем отступать! Прикрываю отход! Если Тод и вправду являлся мешком с зарядами, то он свободно усиливал и уменьшал их величину: заряды словно зрели и наливались мощью в его теле, чудовищные силовые канаты вязали и скручивали пространство. Он, и не видя нас, безошибочно ощущал, что неподалеку появилось что-то чужое. Мы поспешно отходили к туннелю, а головы Тода грозно выкручивались нам вслед.

Жак уже стал ногой на порог, когда из глаз исполина снова вынеслись молнии. И снова ротонный барьер отбросил их. Один за другим мы исчезли в туннеле, а кругом бесновалось пространство. Факелы пламени, дико закручивающиеся поля забушевали вокруг.

— Наконец-то! — облегченно проговорил Жак, когда мы выскочили на улицу. — Я уж начинал думать, что наш дружеский визит к этому страшилищу добром не кончится.

Николай пожаловался на усталость. Совсем плохо чувствовал себя вариал. Артур предложил возвратиться на «Пегас», Жак и Николай запротестовали. Мы уселись на первой попавшейся площади. Дальше продолжать осмотр не имело смысла, везде город был с перекрывающимися в зените зданиями. Похоже, вся страна Тода состояла из одного города.

Мы подкрепились сами и помогли вариалу восстановить свои силы. Ручной фонарик стал хорошим источником питания для Иа. Даже кратковременное облучение, особенно когда фонарик настраивали на синюю и фиолетовую волны, быстро снимало усталость и повышало жизнедеятельность вариала.

Физически Иа воспрял, но терзавший его страх не проходил. Иа прижимался к Жаку и лихорадочно менял яркость и форму, умоляя скорей убраться отсюда. Жак осторожно приласкал Иа, как испуганного ребенка, и только это прикосновение руки человека немного смягчило нервную дрожь вариала. Я тоже подошел к Иа и, не касаясь его, утешил улыбкой и словами. У меня не было уверенности, что, дотронувшись, не поврежу чего-либо в этом полупрозрачном создании.

Я лег на спину, заложив руки за голову, справа от меня лежал в такой же позе Артур, слева сидел Николай. Мы молчали, прогулка по насыщенным электричеством помещениям утомила всех, а несколько минут в палате властителя довели усталость до изнеможения.

Каждый осознавал и без моих напоминаний, что если вылазка в страну радиалов была интересна, хоть и небезопасна, а знакомство с вариалами порождало иногда удивление, в целом же было приятно, то в зловещем городе ропухов любой шаг грозил бедой, и, откуда грянет неведомая беда, сообразить заранее трудно. Несмиряемый ужас вариала никого не заражал ответным паническим страхом, но предостережением об опасности доходил до всех.

Я угрюмо наблюдал странный город. Даже в горячечном бреду, даже в кромешных видениях больного не могла примерещиться жуткая картина ночного города ропухов. И, понимая, что чудовищность пейзажа проистекает от расходящейся перспективы и кошмарность его иллюзорна, а не реальна, я все не мог отделаться от ощущения, что город валится на нас всем своим исполинским нагромождением зданий.

В городе не было неба — ни мутно-золотого неба радиалов, ни смиренно-прозрачного, однотонного, всегда светящегося, без чередования дня и ночи неба вариалов. Дома, одни черные дома с квадратными светильниками псевдоокон: вокруг и в зените. И они напирали по кольцу на маленькую площадь, где мы разместились: те, что поближе — низенькие: выраставшие над ними — более дальние: а те, что были всех дальше, такие неизмеримо огромные, что они вздымались в зенит и там сливались, оттесняя и сминая друг друга, и ничего уже вверху не было, кроме нависающих черных стен, прорезанных уродливо искаженными пятнами псевдоокон.

И все-таки что-то почти зачаровывающее было в мрачном пейзаже города ропухов. Помню, что не мог оторвать глаз от сливающихся высоко над головой исполинских зданий. В той же песенке «Астронавигаторы Вселенной» — я уже вспоминал ее — мне приписывают изречение: «Чем страшней, тем красивей!». Никогда ничего похожего я не говорил. И никогда не стремился наслаждаться ужасами. Все это вздор. Но одно верно: я никогда не был и бесстрастным наблюдателем. «Холодный обсерватор» — нет, это не по мне, таким ироничным термином мы обозначаем людей, лишенных души настоящего астронавигатора. И глухие уголки космоса, где довелось побывать, не только были объектами равнодушного изучения, но и возбуждали сильные чувства — интереса и скуки, восхищения и гнева, радости и отвращения, преклонения и негодования… Разный, очень разный наш родной космос, одинакового отношения все его уголки порождать не могут. И я не видел основания по-иному относиться к новым мирам, первыми испытателями которых мы стали. Человеку свойственно не только действовать, но и созерцать. Корова наслаждается пейзажем, лишь поедая его, человек любуется им, пишет о нем стихи. Так вот, подводя итог длинному отвлечению, признаюсь: облик города ропухов был грозен, чудовищно мрачен, но что-то прекрасное было в его мрачности — я не мог не любоваться им!