Русалка и Зеленая ночь - Станислав Буркин Страница 31

Хороший бамбук

вырастает за плетнем.

Китайская пословица

Очнулся Даня только через три дня в некоем до безобразия уютном монастыре. Торс у него был в гипсе, а шея в ортопедическом воротнике. Обе руки были повреждены, но по-разному. Левая была тоже загипсована, а правая – в бинтах. Пальцы на левой не слушались совсем, а на правой шевелились, но, все равно, как не свои. На голове была повязка. Он не лежал, а полусидел, и прямо перед ним имелось большое окно с приспущенными жалюзи.

Покой находился на первом этаже, за окном был виден небольшой опавший садик и две темные галереи с каменными колоннами. В садике отдыхало несколько стариков: они или сидели за шахматными столиками друг против друга, или почитывали газеты. За колоннами, по галереям, приподнимая полы ряс, туда-сюда носились монахини в черно-белых облачениях и забавных головных уборах.

Рядом с Даниной койкой стояла капельница и какая-то медицинская электроника. Невысокие беленые потолки на арочных сводах потрескались по углам. Над входной дверью висело черное распятие с серебряной фигуркой Христа.

– Франция, – пробормотал Даня и даже чуточку улыбнулся.

* * *

Узнав о его пробуждении, доктор Блюмкин все бросил и поспешил в монастырский госпиталь евангелиста Луки, который находился вблизи городка Ньон, что в ста двадцати километрах севернее Марселя. Сам доктор не пожелал, да и не имел необходимости отлеживаться в монастыре, а прописался в небольшом двухэтажном отеле в чрезвычайно живописной местности.

Машенька повредила колени и вывихнула челюсть. По сравнению с Даней ей повезло. Скорее всего, благодаря тому, что встречу с Землей она пережила без сознания. Как правило, человек в расслабленном состоянии получает меньшие травмы. Но, несмотря на то, что ушибы ее были несерьезными, она предпочла остаться в монастыре с Даниилом. Вечерами она грустила по России и, сидя у койки своего друга, вязала носки.

Аркадий Эммануилович, как старший, принял всю ответственность за их появление на себя, но французские власти к космическим беженцам оказались благосклонны. Они подпали под программу предоставления политического убежища и получили статус резидентов Европейского Союза. Благодаря этому они даже имели право свободно передвигаться по всей Европе.

В отличие от Киева, тут сенсацию из их появления делать не стали и даже наоборот, старательно спрятали от глаз прессы, дабы они спокойно оправлялись от телесных и душевных потрясений. Но время от времени доктора посещали агенты различных европейских инстанций для утрясения тех или иных формальностей.

Утром этого дня под видом чиновника к доктору пробрался журналист и предложил ему написать обо всем, что с ними случилось, и о России вообще. За эксклюзивный материал редакция «Paris Soir» обещала отвалить реальные деньги, отсутствие которых доктор уже успел ощутить. Блюмкин с удовольствием принялся за работу. Но, услыхав о том, что Даня пришел в себя, он бросил дела и помчался в монастырский госпиталь.

– Дружище, дорогой, наконец-то! – воскликнул доктор, распахнув дверь комнаты. Он стоял в проеме, опершись на костыли, в белом халате на плечах и с букетиком цветов.

– Док, – простонал Даня, – как я рад тебя видеть.

Машенька, стоя вполоборота возле окна, подтачивала ногти пилочкой и отстраненно наблюдала за встречей.

– Мы в безопасности? – осторожно спросил Даня, когда доктор устроился на табуретку рядом с кроватью.

– В полной, – сказал, как отрезал, доктор. – Можно сказать, заново родились. Теперь все будет по-новому. Европа нас приютила.

Даня отвел взгляд и грустно посмотрел в окно на манящий дворик.

– Ничего-ничего, – утешительно сказал доктор, – скоро мы тебя на коляске вывозить будем. Сам не заметишь, как прыгать начнешь…

Но Даня грустил не о переломах.

– Как ты думаешь, док, мы ее еще когда-нибудь…?

Машенька насторожилась.

– Боюсь, мы ее потеряли, – покачал головой Блюмкин.

Поджав губы, девушка отвернулась и сердито засопела.

– А Ванечка… Как ты думаешь, они нашли его, или он так и лежит в гараже, в искореженной машине? – спросил Даня, продолжая глядеть в окно.

Доктор помолчал, потом пожал плечами и натужно, раздувая щеки, выдохнул.

– Конечно, нашли и наверняка уже похоронили, – сказал он. – Киевляне, какие никакие, а все-таки славяне. И православные. Они наверняка наведались туда сразу после нас. Но ты лучше пока не думай об этом… Кстати, – неестественно бодро воскликнул доктор, обращаясь к девушке, – а что у нас с завтраком? Его уже кормили?

– Да, Аркадий Эммануилович, – хмурясь, сказала Маша, – но если хотите, можно попросить вина.

– Это было бы очень кстати, – сказал он, кивая, – принесите, пожалуйста.

– Но у них тут только безалкогольное…

– Вот и замечательно! – воскликнул доктор.

Маша подозрительно помялась, но все-таки оставила их наедине. Проводив ее боковым зрением и бросив взгляд на закрытую дверь, доктор, шаловливо напевая, запустил руку во внутренний карман и достал оттуда потрепанную фотографию: на террасе летнего кафе за столиком возле перил, положив ногу на ногу, сидела незнакомая девушка, отведя от объектива капризный взгляд. Напротив нее в пол-оборота сидел франтоватый интеллигент в мягком костюме с белой шляпой в руках и вымученной улыбкой на гладко выбритом лице.

С ноткой недоумения Даня разглядывал незнакомцев, затем нерешительно спросил:

– Разве это она?

Доктор смущенно посмотрел на фотографию и ответил:

– Не знаю. Смотря, кого ты имеешь в виду. Это мы с Любашей в Бриндизи, на юге Италии. Как сейчас помню. В то воскресенье у меня не было денег на водный мотоцикл, но ей я сказал, что она слишком плохо себя ведет, и развлечений на этих выходных не заслужила.

Даня попытался ухватить снимок пальцами правой руки, но тот выскользнул и упал на загипсованную грудь.

– Но-но, – весело воскликнул доктор, сцапав фотографию. – Это я оставлю себе, – он засунул снимок обратно в карман. Пока Даня искал подходящие слова возмущения, Блюмкин достал еще одну бумажку, сложенную вдвое, и развернул ее у Дани перед носом. Это была вырезка из какого-то журнала. Не слишком хорошего качества, но цветная. На ней был запечатлен кадр из их недавнего шоу: Даня стоит на четвереньках возле раскрытого длинноногими киевлянками футляра контрабаса, а на огромном экране над ними – выхваченное телекамерой безмятежное лицо Русалочки…