Star Wars: Эпизод III. Месть ситхов - Мэтью Стовер Страница 31

Потому что Нида понимал: этот обломок — смертельная ловушка. Никому не под силу посадить эту кучу металлолома, даже Скайуокеру. Каждая секунда, которая оставалась до окончательного удара о планету и взрыва, сама по себе была чудом, а пилот уже при жизни справедливо мог считаться легендой. Но когда каждая секунда — чудо, сколько их можно поставить в ряд?

Лорт Нида не был религиозным человеком, как не был философом или метафизиком. О Великой силе он знал понаслышке, и тем не менее сейчас он от всего сердца просил ее, чтобы когда людей на том осколке крейсера настигнет смерть, она была бы быстрой.

Глаза лейтенант-коммандера жгло. От горькой иронии сжималось горло. Флот метрополии сражался безупречно, а джедаи проделали сверхчеловеческую работу; ставки были не в пользу Республики, и все же она победила.

Они выиграли сражение, и вот теперь Лорт Нида стоял, наблюдал за событиями и не мог избавиться от ощущения, что они вот-вот проиграют войну.

* * *

Вот произведение искусства, созданное Анакином Скайуокером.

Многие говорят, что он лучший звездный пилот в Галактике, но это все так, болтовня, рожденная из постоянных упоминаний по новостям в Сети о его несравненных подвигах. Взрывать дроидов и истребители нетрудно, сплошь рефлексы и доверие к Великой силе. Но Анакин Скайуокер столько времени провел в кабине, что теперь носит боевую машину, как одежду. Она — его тело, двигатели вместо ног, лазерные пушки вместо кулаков.

То, чем он занят сейчас, соотносится с полетом, как сражение обученных рыцарей-джедаев со школьной потасовкой.

Он сидит в залитом кровью, раскромсанном бластером кресле перед пультом, которого ни разу в жизни не видел, пультом, который приспособлен для нечеловеческих конечностей. И корабль его, захваченный турбулентностью, не только вырывается из узды управления как ошалевший рососпинник, он еще горит и разваливается, точно комета, таранящая газовый гигант. И есть всего несколько секунд на то, чтобы понять управление этим чужеродным корытом, у которого нет не только кормовых маневровых двигателей, но и отсутствует сама корма.

Проще говоря, это невозможно. Не получится.

А он все равно намерен выполнить задуманное.

Потому что он — Анакин Скайуокер и не верит в невозможное.

Он протягивает руки к пульту и на одно долгое-долгое мгновение лишь поглаживает кончиками пальцев рычаги управления, вслушиваясь в дрожь, которую его легкие прикосновения передают тому, что осталось от приборов гибнущего корабля, отлавливая слабые отзвуки, составляя из них мелодию. Так ферроанский арфист-виртуоз настраивает инструмент.

И в то же время он погружается в Великую силу. Собирает предвидение, ощущение и удачу, затягивает сам себя в инстинктивное бессознательное знание о том, что случится в следующие десять секунд, — свой особый дар.

А затем приступает.

Корабль вытягивает атмосферные плавники, разворачивает под нужным углом, запускает их в нужном ритме, чтобы замедлить спуск и не сгореть в атмосфере; басовитый рев бьется как сердце. Передние маневровые двигатели, поврежденные в бою, работают вразнобой, но пилот чувствует, куда они уводят его, и выстраивает их в нужном порядке, заставляя выводить главную тему импровизированного концерта.

И уж совсем по наитию — гениальная искра, которая оживляет творение,контрапунктом сопрано. Синкопы открывающихся и закрывающихся внешних шлюзов, меняющих аэродинамику корабля, чтобы он мог то скользить, то приподниматься, то опускаться и выйти точно на намеченную цель.

Великая сила позволяет проделать такой фокус, но тут нечто большее, чем Сила. Анакин не питает никакого интереса в умиротворенном восприятии того, что она несет. Не здесь. Не сейчас. Не тогда, когда на кону стоят жизни Палпатина и Оби-Вана. Совсем наоборот: Анакин хватается за Великую силу в чистосердечном отказе проигрывать.

Он посадит корабль.

Он спасет друзей.

Его воля и Великая сила — иного быть не может.