Реальность где-то рядом - Андрей Имранов Страница 31

– Погоди. – Сергей отпустил руку, обернулся к многострадальному пиджаку, снова привязал его к ремню и постелил на скамейку. После чего ухватил Кира за запястье, выдернул его из пола и усадил на скамью. Осторожно поднялся, сел рядом.

– Уф, – сказал Кир, поерзав на скамье, – а я уже испугался: очнулся, а ничего нет.

– Как это – ничего нет? – не понял Сергей.

– Вот так и нет. Темнота и пустота. Тут под полом – просто пустое пространство, которое никто не позаботился как-то разрисовать. Ладно хоть, что пространство под полом – тоже часть грузовика. Но вот пошел бы я в сторону, вместо того чтобы на месте попрыгать, – нехорошо бы вышло… Ты так мне и не сказал, где мы и что случилось.

Сергей, время от времени с беспокойством поглядывая на Кира, рассказал. Потом не выдержал и спросил:

– Так что с пулями делать? – Заметил недоумение во взгляде Кира и пояснил: – Ну, которые в тебе. Кровь у тебя только с одной стороны шла, так что пули внутри остались. Ты уверен, что последствий не будет?

– А, вот ты о чем. – Кир хохотнул. – Придумал тоже. Я тебя уверяю, нет у меня уже никаких пуль и даже следов от них, скорее всего, не осталось. Ты ж меня перевязал? Без сознания я полежал? Значит, все – реализм, типа, соблюден.

Сергей вздохнул с облегчением:

– Ну это радует. На данный момент меня такой уровень реализма устраивает. Более чем. И что теперь? Я полагаю, тебе имеет смысл оставить меня и пойти к какой-нибудь стене, потому что когда еще этот грузовик нашим воякам понадобится? А сам я отсюда выйти не могу, я уже говорил.

Но Кир не согласился:

– Нет. Видишь ли, кажется мне, что этот грузовик – Динамический. Ну то есть не существующий все время игры, а создаваемый по мере надобности. И не исчез он только потому, что внутри него был я – хоть и невидимый, но все же игрок.

Сергей подумал и не согласился:

– Не сходится. Во-первых, ты сам говорил, что для этого мира ты не существуешь, так что с чего это ты должен был помешать грузовику исчезнуть? Уж скорее это моя заслуга. Это раз. А во-вторых, если б оно так было, то дверь бы не закрылась – ты ж еще не вышел.

– Я для мира не существую, но мир-то для меня существует, – Кир торжествующе улыбнулся, – движок игры о моем существовании очень даже в курсе. И грузовик не удалил, потому что должен мне его внутренности отрисовывать, пока я в нем… ну или почти в нем. А вот ты тут точно ни при чем, ты уж прости, программа. И для движка нет особой разницы между тобой и этими досками. – Кир похлопал рукой по сиденью. – Насчет двери… сам догадаешься?

Сергей протяжно вздохнул:

– Ну и что ж теперь делать?

– В принципе стена тут рядом, – задумчивым голосом сказал Кир, потом встряхнулся и ответил: – Подумать надо. Или подождать, хотя не думаю, чтобы этот грузовик опять использовали. Сколько времени я без сознания пролежал? Ну примерно?

Сергей посмотрел на стопку исписанных листов, прикинул:

– Часов шесть, не меньше.

Кир проследил его взгляд, нахмурился. Посмотрел вопросительно на Сергея. Чесноков почему-то смутился.

– Ну, – сказал он, пожав плечами, – я ж не просто программа, а программа-писатель. А писатель что должен делать? Правильно, писать… ну и вот…

Кир, против ожиданий Сергея, немедленно заинтересовался:

– А про что это? Покажи. Можно? – и протянул руку.

Сергей, смущаясь еще больше и сам удивляясь этому смущению, взял стопку и вложил ее в протянутую руку. Листы тут же просыпались на пол. Кир с укоризной посмотрел на Чеснокова. Тот пожал плечами и подобрал листы.

– Я буду говорить, чтобы ты перелистнул, пойдет?

Сергей кивнул, поднося рукопись к лицу Кира.

– Я тут это… ну про… в общем… – смешался и замолчал, но Кир его и не слушал, с жадностью водя глазами по верхнему листу в пачке.

/* 05.1. ПОСЛЕДНИЙ СНОХОДЕЦ

Доктор Петраков долго мялся, перебирая бумаги на столе и не поднимая глаз. Наконец мне это надоело.

– Доктор, – сказал я раздраженно, – не тяните кота за я…

Петраков дернул щекой и посмотрел мне в глаза.

– Я думаю, вы и сами догадались, – сказал он довольно-таки неприязненным тоном, – улучшений в состоянии больной не заметно, так что продолжать антиангиогенную терапию бессмысленно. Я отдал распоряжение, с завтрашнего дня ее переводят на обычную химиотерапию.

Я сжал зубы. Петраков отвел взгляд и напрягся, похоже не ожидая от меня ничего хорошего. Но я молчал, и доктор не выдержал.

– Ну вы поймите, – сказал он примирительно, – авастин совсем недешев. Нигде вам его бесплатно колоть не будут, и нам он не за красивые глаза выдается. И в весьма ограниченном количестве, кстати. Вы что же думаете, Игнатюку нас единственная раковая больная? А? Почему это я должен продолжать делать инъекции ей бесплатно, да еще при том, что эффекта особого и нет?

Доктор распалился и закончил фразу уже довольно зло. Я продолжал молчать. Петраков хлопнул ладонью по столу.

– Короче, так. С сегодняшнего дня – никакой «халявы». Если желаете продолжить колоть авастин или класть на операцию – обращайтесь в хозрасчетную часть. Любой каприз за ваши деньги. Но я бы вам советовал…

Петраков немного задумался и продолжил голосом потише:

– Я бы вам советовал не тратить денег зря. Не спешите возмущаться, лучше подумайте хорошенько. Я не первый день в онкологии и могу определить безнадежный случай… Ваш как раз из таких. Вы уже и так сделали все возможное, заявляю вам с полной ответственностью. Можете успокоить свою совесть, никто другой не…

– Ладно, – перебил я, – я все понял.

Я встал и пошел к двери, но перед выходом задержался.

– Сука ты, Петраков, – сказал я спокойно, – она же все-таки твоя дочь.

– Между прочим, – с яростью сказал доктор, поднимаясь из-за стола, – это еще доказать надо. Я что-то не припомню…

Но я уже хлопнул дверью, оставив Петракова на другой стороне, наедине со своими словами. Вышел из административного корпуса, побродил по маленькому больничному парку, провожаемый тоскливо-безразличными взглядами немногочисленных старичков и старушек, прогуливавшихся по дорожкам. Потом вздохнул полной грудью и пошел в стационар.

Монета в пять рублей. Бахилы. «Церберша» на этаже: «Неприемное время, не положено». Настойчивое: «Мне – можно, я в списке». Палата номер семнадцать. Ее любимое число. Сколько раз я ходил этим путем? И наяву, и во сне – раз с тысячу, если не больше. Правда, со следующего шага пути реальности и пути сна начинали расходиться. Я потянул на себя дверную ручку, осторожно зашел внутрь и тихо прикрыл дверь. Кровать, капельница. Изможденное, высохшее лицо, вполне могущее принадлежать женщине лет сорока. Совершенно невозможно представить, что ей на самом деле двадцать четыре года.