Чужое место - Андрей Величко Страница 30

В ответ Николай Сергеевич с курьером прислал письмо, в коем утверждалось, что он тут ни при чем. Успенский рехнулся сам, не выдержав накала эмоций, и к его помещению в клинику московская охранка никакого отношения не имеет. Но вообще сама идея о том, что участие в революционной деятельности есть разновидность психического расстройства, из соображений гуманизма подлежащая принудительному лечению, ему кажется своевременной, и он просит разрешения на ее детальную проработку.

Вскоре генерал получил краткую депешу из Гатчины: «СОГЛАСЕН ТЧК АЛЕКСАНДР».

Великий князь Михаил Николаевич проигнорировал нападки писак, а вот дядя Володя возбудился настолько, что решил открыть мне глаза на неприемлемое поношение императорской фамилии. И явился в Гатчину, причем без доклада и без предупреждения.

Естественно, что во дворце он меня не застал, уж служба-то оповещения о нежелательных визитах была давно отлажена. Ему сказали, что мое императорское величество изволит удить рыбу в Серебряном озере. И доложить ему о приходе высокопоставленного визитера никак нельзя, ибо нарушать уединенный отдых императора допустимо только в случае начала войны или стихийного бедствия.

В общем, пометавшись по берегу озера и, разумеется, не обнаружив там меня, Владимир Александрович вынужден был записаться на прием. Ему было назначено непосредственно перед Гиляровским, и Владимир Алексеевич своими глазами видел, сколь возмущенным от меня вышел дядя. Дело в том, что на его призывы принять меры к злокозненным типам, дискредитирующим императорскую фамилию, я с грустью в голосе ответил, что не могу. Потому как сам дядя Володя ее и дискредитирует тем, что продолжает наживаться в тяжелое для народа время, но никаких оргвыводов сделать нельзя, ибо он все-таки великий князь и член той самой фамилии.

Пусть злится, подумал я, провожая дорогого гостя до дверей, авось в запале и сотворит что-нибудь не очень хорошо продуманное.

— Извините за то, что вам пришлось ждать, перед вами у меня был тяжелый разговор, — сказал я Гиляровскому, когда того запустили в кабинет. — Не все еще понимают, сколь серьезное бедствие постигло нашу страну. И, кстати, у меня к вам есть предложение. Дело в том, что комитет по преодолению последствий неурожая, возглавляемый Сергеем Юльевичем Витте, показал свою дееспособность. Отчего мне кажется, что его рано распускать. В конце концов, всякие бедствия случаются более или менее регулярно, и не помешает иметь какую-то структуру, занимающуюся уменьшением негативных последствий оных. И, значит, я решил преобразовать комитет в Министерство по чрезвычайным ситуациям, а вас приглашаю работать в пресс-центре этого министерства. Вот только, извините, руководящей должности там не предлагаю. Как я понял, по призванию вы репортер, а не чиновник.

— Совершенно верно, ваше величество. А чем я там буду заниматься?

— Вместе с оперативными сотрудниками министерства первым прибывать туда, где люди нуждаются в помощи. Принимать участие в ее оказании, а потом честно описывать, как оно все происходило.

— Это как, я смогу писать что угодно?

— Не совсем. Во-первых, нельзя будет разглашать сведения, составляющие государственную тайну. Например, подробно описывать некоторые образцы применяемой техники. И, во-вторых, я надеюсь, что вы не будете публиковать заведомую ложь. Предварительная цензура написанных вами материалов будет направлена на недопущение только этого. Все остальное — на ваше усмотрение.

Точно сказать, сколько народу погибло именно от голода, мне сказать не смогли, но все сходились в том, что такие случаи были единичными. От болезней официально скончались триста пятьдесят тысяч, но превышение над, например, позапрошлым годом было тысяч на восемьдесят. Правда, считали только тех, кому оказывалась хоть какая-то медицинская помощь. Всего количество смертей в девяносто первом году практически не превышало среднестатистического, а в девяносто первом было выше такового тысяч на полтораста. Мне казалось, что это вполне приличные итоги, но сравнивать было не с чем. В прошлой жизни я про количество жертв от этого голода не знал вообще ничего. Единственный намек — удалось смутно припомнить содержание ленинской статьи, которая, кажется, называлась «К деревенской бедноте». Так вот, Ильич там утверждал, что количество жертв голода было гигантским. Выходит, коли он тогда не приврал, то мне было чем гордиться. Ну, а если все-таки в угоду конъюнктуре вождь мирового пролетариата слегка отклонился от истины, то пусть это останется на его совести, а я все равно гордиться не перестану. Хотя бы потому, что больше особенно-то и нечем, а хочется.