По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов Страница 30

– Ну, и правильно сделал, что согласился, – вставил слово Николай, наполняя рюмки. – Закис бы он тут.

– И ты туда же, правильно, – вдруг резко возразил Михаил, – да кто же его после стольких лет в Америке в другую страну пустит. Не добрался он до развивающейся страны, да и не должен был добраться. Исчез вместе с женой и дочерью. Накануне отлета они все вместе отправились в Большой театр. Уж не знаю, что в этот вечер давали, оперу или балет. Водитель ждал их после спектакля. Не дождался. Через час, когда все уже из театра вышли, позвонил своему начальству. Ночью обыскивать театр было просто некому. Утром принялись за дело основательно. Человек двадцать работало. Еще бы, такая махина. Больше тысячи различных помещений. К вечеру в одной из гримерных, которой давно никто не пользовался, нашли на вешалке генеральский мундир со всеми документами, а рядом аккуратно повешенные на плечики дамские платья жены и дочери с приколотыми к ним заколками паспортами.

Допросили всех, кого только можно было. Еще неделя на это ушла. Кое-что выяснили, но совсем неутешительное. Нашлись свидетели, и немало, которые видели, как генерал, влекомый дамами входил за кулисы. Он даже как бы чуть сопротивлялся им. Дамы были в вечерних нарядах и с большими букетами, которые часто дарят артистам. Они обычно и служили своеобразным пропуском за кулисы. Как вошла эта троица, люди видели. Но никто не видел, чтобы они выходили. Через несколько месяцев генерал обнаружился. В Париже. В небольшом отеле в центре города он был найден прислугой в своем номере мертвым. На фотографии, опубликованной в одной из парижских газет, он сидел в кресле у окна с видом на Монмартр. В заметке в той же газете говорилось, что постоялец, американский гражданин, умер в отеле естественной смертью.

Закусывая коньяк лимоном, Михаил задумчиво произнес:

– Только одна мысль меня греет – молодец Виктор. И от тех, и от этих сумел уйти. А умер, конечно же, вдали от своих, чтобы от них назойливое внимание отвести.

Николай, намазывая бутерброд икрой, продолжил тему:

– То, что ты рассказал, только дополняет картину, которую мы наблюдаем все эти годы. Из тех, с кем мы начинали, пожалуй, только мы с тобой в живых и остались. Помирать не своей смертью это, конечно, часть нашей профессии, но от рук врагов, а не от своих. А из нас только единицы на фронтах и в тылах противника погибли. Большинство же было или репрессировано, или тихо убрано. Так и с Виктором поступить собирались. Вот и приходится держать рот на замке, хотя и мне очень многое не нравится в нашем королевстве. Самое главное, непонятно, куда ведем страну. Скорее всего, к развалу. Сначала разрушили сельское хозяйство, теперь ведем туда же экономику в целом. Продуктов потребления производим минимум. Зато продолжаем клепать танки и другое вооружение, как в военное время. Ни одна экономика этого не выдержит. Страна у нас уж очень богатая, да и народ терпелив не в меру. Вот и держимся пока. Лет на двадцать, наверное, еще хватит, а там может грянуть гром, и еще какой. Почему же там, – он показал пальцем наверх, – это не понимают? Да потому, что все они считают себя небожителями, при этом не обременены образованием, иначе хоть из истории бы знали, чем такие дела кончаются. Ну, ладно, играли бы в политику, но зачем же свою собственную экономику гробить, пилить сук, на котором сидят. И не объяснишь. У всех рты заткнуты, кто пытается что-то сказать, так его сразу во враги записывают или в сумасшедшие. Я вот недавно попросил своих спецов подготовить мне справку о производительности труда. Два коллектива задействовал. Один по западной промышленности работал, а другой – по нашей, советской. И что же получилось – во всех отраслях у нас производительность труда в несколько раз ниже. Я включил эти данные, как бы между делом, в очередную сводку в ЦК – никакой реакции. И это еще хорошо, что не отругали за искажение социалистической действительности.

– Ну, ладно. Душу отвели, на судьбу пожаловались и хватит, – вдруг подвел черту под этим разговором Михаил, – не хочется душу выматывать, мыслим мы с тобой по-прежнему одинаково, только слова произносим разные, а изменить ничего не можем. Даже мы, на своем немаленьком уровне, что же говорить о простых людях. Они то же самое тихонько друг другу шепчут на своих кухнях. Расскажи лучше, что ты новенького надумал.

Николай вкратце рассказал о своих новых делах, упомянув, в том числе, и о намерении организовать в стране, а возможно, и за рубежом, производство икры в заводских условиях. Михаил выслушал его внимательно, качая в знак одобрения головой, а про икру сказал, что не комитетское это дело, но если финансированию зарубежных операций поможет без дополнительных обращений в министерство финансов, то, может, оно и неплохо.

– Ты всегда тяготел к коммерции, – добавил он, – помню, как ты устроил торговлю липовыми секретами, так к тебе тогда все разведки мира в очередь выстроились. Ты, кажется, тогда им чертежи кофемолки за центрифугу для обогащения урана выдал. Хорошо посмеялись. Ты вообще мастер мистификаций.

Бутылка подошла к концу, конечно, она была не последней в этом доме, но желания продолжать не было. Михаил встал и надел китель, а вместе с ним к нему вернулась маска неприступного величия, с которой он вошел в этот кабинет. Они пожелали друг другу здоровья и расстались, не прощаясь, считая, что это обеспечит им следующую встречу в будущем.

Усевшись в автомобиль и подняв стекло, отделявшее салон от водителя и адъютанта, Михаил Игнатьевич начал по привычке анализировать только что закончившийся разговор. Пожалуй, Николай остался прежним, в меру веселым, находчивым и сообразительным. Таким он и помнился ему с детства. Оба сироты, они вместе воспитывались в спецшколе ГПУ – НКВД. Между ними было только одно различие. Михаил смутно помнил своих родителей. Как говорили, они погибли, устанавливая советскую власть на Дону. Николай же ничего не знал о своих родителях. Его взяли в спецшколу только потому, что в свои четыре года, когда его подобрали где-то на улице, он одинаково легко говорил на русском, английском и французском языках. Это было находкой, которую нельзя было потерять, а высокое происхождение, которое было в данном случае несомненным, не имело особого значения, поскольку ребенку оно все равно оставалось неизвестным. В годы учебы Николай всегда был первым во всем. Будь он другим человеком, это вызывало бы зависть, но от него исходила такая непринужденность и благородство, что его успехи воспринимались всеми как должное. Такой не обманет, не подведет, не предаст – это и было сегодня главным для Михаила Игнатьевича. Подтвердив для себя мнение о своем друге, он позволил себе предаться воспоминаниям об очень важном для них обоих дне в далеком теперь 1936 году.

В близком к столице пригороде в сосновом лесу основательно разместилась большая воинская часть. От штатской публики – жителей ближайших деревень и наезжавших на лето дачников – ее отделял высокий сплошной забор и ворота с большой красной звездой, где всегда несли службу часовые при оружии. Несмотря на выходной, в части было оживленно. Готовился праздник по случаю очередной годовщины славного воинского подразделения. Дата была некруглая, но ожидалось прибытие высокого начальства. К его приезду были чисто выметены дорожки, покрашены бордюры, вычищены сапоги, пряжки ремней, пуговицы и кокарды у тех, кому полагались фуражки. Кроме того, на плацу была установлена трибуна, а рядом длинный стол, накрытый кумачом. Чтобы кумач не слетел, не дай Бог, от порыва ветра, его придавили четырьмя графинами с водой и гранеными стаканами. Оркестр играл марши, так что настроение у всех было приподнятое, праздничное.