Каникула (Дело о тайном обществе) - Артур Крупенин Страница 30

Глеб принялся переключать каналы дальше и наткнулся на комедийный сериал. Пяти минут было достаточно, чтобы понять, что уровень юмора ничем не отличался от того, чем потчуют телезрителя родные каналы. Надо сказать, что у Глеба уже давно зрела своя теория на этот счет.

Всякий знает, что первое, с чего начинает будущий литератор – будь то сценарист, драматург, прозаик или поэт, – это с прочтения «Поэтики» Аристотеля. В своем бессмертном трактате древнегреческий мыслитель оставил потомкам идеальные рецепты драматургии, с помощью которых автор овладевает вниманием аудитории и держит ее в напряжении до самой последней сцены или страницы.

Абсолютное большинство по-настоящему великих писателей неотступно следовали советам Аристотеля и стали кумирами миллионов. Однако в этой истории всемирного читательского успеха было одно большое «но» – «Поэтика» изначально состояла из двух самостоятельных частей, первая из которых была целиком и полностью посвящена исключительно драме. А вот со второй частью вышла неувязочка – она бесследно пропала. А посвящена исчезнувшая часть трактата была, ясное дело, не чему-нибудь, а комедии.

В итоге вот уже двадцать три века подряд человечество в отсутствие толковых подсказок со стороны гения, как в случае с драмой, мыкается в потемках, снова и снова изобретая велосипед. И судя по фрагменту только что просмотренного сериала, поиски верного рецепта далеки от завершения.

Упорство, как известно, бывает вознаграждено. Продолжив щелкать кнопками, Глеб в конце концов натолкнулся на лихо сделанное кино, рассказывавшее душещипательную историю времен гражданской войны. На сей раз авторы фильма с «Поэтикой» Аристотеля были знакомы явно не понаслышке.

Растроганный фильмом Глеб даже встал с дивана и долго смотрел на висящую на стене фотографию родителей Гонсалеса-старшего, пытаясь по выражению их лиц понять, какая судьба выпала на их долю.

Оторвавшись от портрета и еще раз пересмотрев коллекцию семейных фотографий, Глеб вспомнил чью-то мысль о том, что «перебрать старые фотографии – прекрасный способ прибраться в прошлом». И на первый взгляд могло показаться, что Рамон Гонсалес содержал свое прошлое в идеальном порядке. Разумеется, за исключением последних дней жизни.

Приблизив нос почти вплотную к стеклу, Глеб уставился на одну из фотографий Рамона. Что с тобой случилось? От кого ты сбежал в Москву? Кто расправился с тобой столь зверским образом? Для верности Глеб положил обе ладони на раму и закрыл глаза в надежде подсмотреть какой-нибудь образ, что пролил бы свет на события последних недель. Несмотря на все усилия, сосредоточиться не удалось, и застекленный Рамон так и не захотел делиться своими тайнами.

* * *

Изнывая от духоты и совсем отчаявшись уснуть, Бальбоа подсел к растворенному окну. В его памяти всплыло одно далекое лето, столь же жаркое, как и нынешнее. Лето, изменившее его судьбу.

Дело было во время учебы в Саламанке. Юный Ансельмо всегда мечтал поступить в этот старейший университет Испании, чьи аудитории, казалось, еще помнили учившихся здесь знаменитостей: от умнейшего Унамуно и хитрющего Мазарини до безжалостного Кортеса.

Университетский девиз гласил: Quod natura non dat, Sal-mantica non prxstat – «Что не дано природой, Саламанкой не восполнишь». По этому поводу декан богословского факультета доктор Гальярдо дежурно шутил: Quod natura dat, Salmantica non privat – «Что дано природой, Саламанкой не испортишь». Так он давал понять студентам, что истина Божия познается скорее сердцем, нежели чем головой. Собственно, с декана-то все и началось, а точнее, с одного очень неприятного случая.

В одно прекрасное утро в студенческом общежитии произошло чрезвычайное происшествие – покончил с собой один из студентов по имени Марио Бетанкур – повесился на бельевой веревке. Труп сняли, а вот веревку отвязать так и не смогли – пришлось резать.

– Гляди, узлов-то понавертел, – удивлялся вызванный деканом полицейский.

Вскоре шумиха улеглась, и всё снова пошло своим чередом, но из головы Бальбоа не выходила та странным образом завязанная веревка. Он втихаря вытащил из мусорного бака оставшиеся обрезки и внимательно осмотрел. Как оказалось, узел на веревке был всего один, но весьма необычный. При всей своей крепости, он развязывался одним-единственным движением. Надо только было знать – как.

Поразмыслив, Бальбоа пришел к выводу о том, что повесившийся Марио Бетанкур вряд ли мог самостоятельно завязать столь хитрый узел. Тогда кто же ему помог? Выходит, юноша в ту ночь был в комнате не один? А что, если это не самоубийство?

Бальбоа поделился своими сомнениями с деканом. Доктор Гальярдо поднял его на смех и строго-настрого приказал не заниматься ерундой, а скорбеть по душе товарища, отправившейся прямиком в ад, для назидательности процитировав святого Павла: «Плачьте с плачущими… и не высокомудрствуйте».

Бальбоа, однако, на этом не успокоился и поговорил с куратором курса монахом Херардо Лимой. Задумчиво повертев в руках веревку, монах заметил, что в послании апостола к Римлянам, процитированном деканом, есть и другие строчки: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром».

Воодушевленный Бальбоа решил во что бы то ни стало во всем разобраться. Он исходил из того, что ключом к разгадке может послужить диковинный узел, и попытался выяснить, кто же мог его завязать.

Начинающий теолог скупил все книги о морских узлах, но не нашел там ничего подобного. Тогда он познакомился со старым моряком и показал узел ему. Повертев в руках веревку, тот сказал, что однажды видел что-то похожее, когда ходил в Вест-Индию. Было это то ли на Гаити, то ли на Ямайке. Помнится, местные моряки очень гордились своими фирменными узлами и держали их в секрете от чужаков.

Вест-Индия? Очень интересно, особенно если учесть, что вместе с Ансельмо на курсе учился некто Рикардо Рейес, родом из Санто-Доминго. Это ведь на Гаити, не так ли?

Бальбоа решил присмотреться к Рейесу повнимательнее. Оказалось, что до того, как посвятить себя изучению слова Божьего, тот служил матросом. Теперь Ансельмо был почти уверен, что Рейес каким-то образом замешан в этой истории, тем более что они с покойным были близкими приятелями. Вот только непонятно, какой Рейесу резон помогать Бетанкуру повеситься?

Решить загадку, как это часто бывает, помог случай. Уборщик, с которым разговорился Бальбоа, вспомнил, что в ночь самоубийства слышал возбужденные голоса, доносившиеся через окно. Один из студентов обвинял другого в том, что его дружеские ласки вышли за пределы дружеских и что он будет вынужден рассказать об этом куратору. Второй пытался отшучиваться, в разных вариантах повторяя вопрос: «Но раньше-то тебе нравилось?» Что было дальше и кому принадлежали голоса, уборщик не знал, но сообщил, что один из студентов определенно говорил с латиноамериканским акцентом.

Еще более укрепившийся в своих догадках Бальбоа в поисках доказательств не мешкая вскрыл замок на шкафчике Рейеса. На первый взгляд внутри не нашлось ничего такого, что прямо указывало бы на причастность Рейеса к смерти Бетанкура. Весь скромный скарб доминиканца сводился к потрепанному холщовому мешку, перевязанному пеньковой веревкой. Зато узел, которым эта веревка была перевязана, оказался хорошо знаком Ансельмо и с головой выдал доминиканца.