Фабрика грез Unlimited - Джеймс Грэм Баллард Страница 30

Я стоял у гаража, удовлетворенно внимая суетливому утреннему гаму и пытаясь представить себе, что шевельнется в сердце Мириам, когда она подойдет к своему окну и узрит, как убрал я для нее этот день. Уже появились первые восхищенные очевидцы моих достижений. Два разносчика газет оставили велосипеды под сенью баньянового дерева и удивленно таращились на сверкающую зелень, на аистов и алых ибисов, обсевших крышу супермаркета. Заметив меня, мальчики встали за своими велосипедами, слишком испуганные, чтобы двигаться. Я естественным образом предположил, что они ошеломлены моей наготой и эрегированным пенисом, спермой, обильно блестящей на моих бедрах, однако тут же понял, что они не замечают, что я наг, а просто с благоговейным ужасом взирают на ладоневидные кровоподтеки, испятнавшие мою грудь.

– Вы, двое, двигайте дальше, а то застрянете здесь – не выберетесь потом.

Я подошел к ним и продел велосипеды сквозь корни баньяна. Мальчишки со свистом и гиканьем умчались прочь. Их рули проросли цветками, спицы обвились орхидеями, они оставляли за собой метельную россыпь душистых лепестков.

Около банка почтальон разрезал искрящийся воздух нелепыми взмахами рук, отгоняя стайку иволг, привлеченных яркими марками на торчавших из его сумки конвертах. Пятясь от птиц, он наткнулся спиной на подошедшего меня.

– Рано поднялись – это что, цветы вас разбудили?

Слишком удивленный, чтобы заметить мою наготу, почтальон настороженно смотрел, как я трогаю пальцами пачки писем. Бормоча что-то себе под нос, он свернул в тихую боковую улочку. Прямо в его руке конверты прорастали розами. Не в силах что-то понять, он заталкивал в почтовые ящики открытки, обвитые лианами, и налоговые повестки, украшенные тигровыми лилиями, вручал сонным домохозяйкам роскошные букеты, бывшие прежде заурядными бандеролями.

Завершая свои труды по преобразованию этого пригородного поселка, я прошел главными улицами, ведущими к его рубежам. На юге я кинул свое семя к въезду на Уолтонский мост. Стоя посреди лондонского шоссе, я надменно игнорировал гудки проезжающих мимо машин. И снова я понимал, что ни один из водителей не осознает моей наготы, что все они видят во мне эксцентричного селянина, норовящего сунуться им под колеса. К тому времени, как я обратился к ним спиной, нежно-зеленые копья бамбука пронзили гудрон и бензиновый воздух, взметнулись на высоту пятнадцати футов. Толстые трубчатые стволы образовали надежный палисад, крепостную стену, сделавшую Шеппертон недосягаемым для автотранспорта.

Точно так же и у дороги в аэропорт, на северной окраине, где тремя днями раньше я запер себя, не дал себе выйти во внешний мир, я возвел в это утро барьер, не позволявший внешнему миру входить в Шеппертон. Мимо меня проехали на велосипедах две средних лет женщины, уборщицы какой-то из контор. Добродушно посмеиваясь, они смотрели, как я мастурбирую на проезжей части, с солнцем, терпеливо ждущим у меня за плечом. Секунды спустя, когда они оглянулись, у моих ног уже поднялась, ломая гудрон, купа высоких зубчатолистых пальм.

Возвращаясь к реке, я смотрел, как Шеппертон восстает ото сна, как распахиваются окна сияющему дню и джунглям, затопившим дворы и гаражные крыши. Детишки в пижамах перевешивались через подоконники, воплями приветствуя радужные облака тропических птиц. Молочник остановил свой фургон у ворот киностудии и тыкал пальцем в сторону гигантских папоротников и ползучих пальм, плотно укутавших павильон звукозаписи. Трое киноактеров вышли из такси и смотрели на нежданные перемены, словно попав без единой репетиции на съемку сцены в дебрях экваториальной Африки, придуманной ночью вконец сбрендившим режиссером. Когда я шествовал мимо них, они взглянули на мое нагое тело и спермой измазанные бедра без особого интереса, считая, по всей видимости, такой наряд вполне уместным для их дикарской эпопеи.

Полагая эти приготовления к зачинающемуся дню в высшей степени удовлетворительными, я, однако, ни на минуту не забывал, что они – лишь начало. Я восстановил в правах первозданный лес, однако в сплетениях этих лиан, за праздничным оперением поющих и порхающих птиц замер в ожидании мир иной, более жесткий и строгий. Я смотрел, как домохозяйки в домашних халатиках достают из почтовых ящиков букеты орхидей и улыбаются этим весточкам от неизвестных обожателей. Весь город был моим подношением их теплым со сна телам.

Но то был лишь мой первый день в должности верховного божества Шеппертона, в роли языческого бога «сабурбии», как верно назвала меня Мириам Сент-Клауд. Я услышал хриплый кашель огромных птиц и увидел, как по крыше клиники карабкается кондор. Его мощные когти вцепились в извивы шифера, как в шею поверженной жертвы. Он взглянул на меня сторожко и вопрошающе, томясь всей этой радостной суетой, ожидая, когда же пойдет отсчет настоящего времени.

Отмахнувшись от беременных ланей, я вступил в еще полный предрассветной прохлады лес. Я опустился на колени среди мертвых недавно вязов, которые теперь пробуждались к жизни, просовывали сквозь коричневую коросту коры первые несмелые побеги. Чувствуя, как солнце омывает мое нагое тело, я поклонился самому себе.