Черневог - Кэролайн Дж. Черри Страница 30

— И ты и я, мы оба знаем это, но ведь она к тому же колдунья, не так ли? И какого черта тебе понадобилось в этом подвале? — У Петра появилось ужасное воображение, что Саша знал, без всяких сомнений, что все происшедшее с этой девушкой, которая одним желанием могла остановить человеческое сердце, было плохо и несвоевременно.

Несомненно, что не было никакой возможности, чтобы кто-то посторонний мог проникнуть в дом через переднюю дверь…

Если только это был не оборотень, принявший хорошо знакомый ей облик… или показавшийся ей хорошо знакомым…

Саша отвлек его, обернувшись через плечо:

— Там есть хлеб?

Петр взглянул на стол, где лежало несколько караваев, завернутых в полотенце: то, что Ивешка оставила им так много хлеба, который лежал на своем обычном месте, доказывало, что она ждала их возвращения домой и приготовилась к этому…

Но черт бы ее побрал, ведь сколько раз он обыскивал весь лес во время ее прошлых исчезновений, проводил бессонные ночи и до хрипоты надрывая голос, звал ее, заранее зная, что все это бесполезно: она возвращалась тогда, когда хотела вернуться. Поэтому и сейчас не было причин думать, что это было чем-то иным, и не было причин для страхов и опасений.

Он подал хлеб Саше, который стоял на ступеньках, опустившись в подвал только по пояс. Петр предположил, что сейчас Саша думает про домового, который был там, в самой глубине подвала, и который очень благоволил к таким подаркам, как например, свежий хлеб: он становился все толще и толще на ивешкиных хлебах.

— Но что он может нам сказать? — тихо спросил он. — Ведь он разговаривает только с Ивешкой.

Саша не обращал внимания на эти замечания Петра и нырнул вниз по ступеням, скрывшись в темноте. До Петра долетели только последние слова:

— Ты только стой там, и не загораживай мне свет. Да старайся ничего не говорить!

Они означали, что дурак, неспособный воспринимать волшебство ни в какой форме, имеет склонность открывать свой рот когда не надо и в самый неподходящий момент может спугнуть или обидеть своенравное существо. Он был до чрезвычайности способен к этому. Если бы он хоть как-то мог повлиять на Ивешку, то она не сбежала бы сейчас в лес, а они не беспокоились бы, не занимались бы ее поисками и не гадали, ушла ли она из дома только из-за плохого настроения, или отправилась в поисках душевного покоя, или сбежала, как она сказала бы и сама, чтобы удержать себя от собственного раздражения и гнева.

Он сделал несколько шагов. Теперь ему оставалось только это.

Затем неожиданно Малыш зарычал, подскочил на месте и исчез прямо сквозь закрытую дверь.

— Малыш! — Петр пересек комнату едва ли медленнее, чем дворовик, распахнул дверь, не выпуская из рук меча…

И тут же увидел голову Волка среди ближайших грядок с овощами. Малыш преследовал его, производя при этом в промокшем ивешкином саду не меньшее опустошение.

— Вот черт! — Петр присвистнул, громко и резко. — Волк! Черт побери, Малыш, гони его оттуда!

Волк потопал в сторону дома, пару раз взбрыкнув копытами. Малыш преследовал его. Петр стоял, опершись рукой о дверной проем и склонив голову. Он думал о том, сколько труда Ивешка вложила в этот сад, и полола, и поливала. Это была ее гордость. И если она увидит это прежде, чем он заровняет рыхлую, промокшую от дождя землю, то ему придется отправляться и жить вместе с лешим — вот все, что последовало бы за этим.

Ничего страшного не произошло. Она вернется домой, и следует молить Бога, что она только зла на него. Ведь он заслужил это своей бесполезностью и своей глупостью: никто в Воджводе не считал его обязательным человеком, и Бог свидетель, Ивешка больше всех намучилась с ним. Сейчас он хотел лишь вернуть ее назад живой и невредимой, и это было его единственное желание.

Домовой никогда не любил света. Он ненавидел тревоги и волненья и всегда хотел лишь покоя. И если кому-то нужно было повидать его, то искать это существо следовало в том месте, где кончались полки, среди ведер и бочонков, сложенных в углу подвала. Он всегда располагался как можно дальше от лестницы, по которой часто лазили то вверх, то вниз. Итак, при очень слабом свете, падавшем из кухни, Саша развернул свое подношение, присел на корточки и разломив хлеб, разложил для домового маленькие кусочки на полу подвала.

Где-то в глубине подвала заскрипели бревна, и можно было заметить, как там двинулась какая-то тень. Разглядеть действительные очертания этой фигуры было очень трудно. Иногда она напоминала медведя, иногда — черного борова, а нередко это был сильно заросший волосами очень загадочный старичок, каким Саша его и запомнил в последний раз, когда они, как обычно покормив его, обращались к нему за советом по поводу перестройки дома. Он же при этом очень интересовался тем, чтобы была прочная крыша, как сказала Ивешка, да еще чтобы ему время от времени подносили хлеб.

— Домовой, наш второй отец, — начал Саша и сделал очень уважительный поклон, не сходя со своего места. Он тут же принял прежнее положение, чтобы не загораживать пространство, и продолжал: — Петр и я вернулись из леса, но, оказывается, Ивешка куда-то исчезла, и вот мы беспокоимся о ней. Ты часом не знаешь, куда она могла пойти?

В темноте послышалось движенье чего-то большого и тяжелого. Домовой выбрался из тени и сел на грязный пол, уставившись на Сашу. Это, по-видимому, было проявление самого большого внимания, какое когда-нибудь проявляло это существо.

Домовой был, как ни посмотри, очень старый и очень странный.

Он подмигнул своему гостю. Как запомнил Саша из рассказов Ууламетса, это существо очень мало знало о происходящем и так же мало о завтрашнем дне, но помнило почти все о том, что было, и старалось при этом приукрасить темные стороны событий и преувеличить светлые. По крайней мере, так делает каждое подобное существо в приличном доме. Бог знает, что только может быть во владениях колдуна.

Тем временем домовой согнулся и подобрался поближе. Сейчас он напоминал скорее старого медведя, самого старого, какого только можно было представить, и самого толстого. Он ухватил чуть ли не половину каравая своими лапами и уселся закусывать, словно человек… совершенно не беспокоясь, как казалось, об исчезновении Ивешки, что само по себе могло быть хорошим знаком.

Но через мгновенье его память очень быстро заработала, и Саша мог разглядеть изображение молодого человека, который подобно призраку стоял на деревянных ступенях, что очень напоминало виденья, полученные от банника. Черты лица различить было трудно, потому что свет падал сзади на его темные волосы и плечи, обтянутые белой рубашкой…

Это мог быть и он сам. Саша так зримо ощутил эту картину, что даже повернул голову, будто все это происходило прямо здесь, рядом с ним, или это могло быть вновь пережитое ощущение о себе самом, стоящем на этих ступенях.

Но рядом ничего не было. Он повернулся и вновь взглянул на домового, чувствуя, как руки покрываются потом. Перед ним предстала находящаяся над ним комната в том виде, как она была еще при Ууламетсе. Он словно почувствовал весь ужас, наполнявший этот дом, услышал крики старика, от которых едва не звенели стропила: «Молодая дура!» И вслед за этим рыданья Ивешки: «Но послушай меня, папа… ты никогда не слушаешь меня!"