Как проиграть в войне времен - Макс Гладстон Страница 30

Она смотрит, как строится и как горит Лондон, в верховьях и низовьях косы; сидит на крыше собора Святого Павла, пьет чай и наблюдает, как одни безумцы сбрасывают на город бомбы, в то время как другие носятся по свинцовым крышам, туша пожары. Она бросает копья в мятежах против римлян. Она разжигает великий пожар в чумной год. На другой пряди – этот пожар тушит. Она позволяет толпе растерзать ее. Слоняется по улицам, пораженным холерой, пока Блейк строчит апокалипсисы в своей комнате. На некоторых прядях лондонское метро функционирует еще долго после того, как горожане оказываются захвачены роботами или повстанцами или просто бегут из города, отбросив всю свою драгоценную историю, как скорлупку, перед тем как шагнуть, подобно богам, ввысь, и Рэд катается в пустых, проржавелых вагонах метро, постоянно чувствуя гнилостный запах, который кажется ей смутно знакомым. «Трусиха», – упрекают рельсы; теперь уже нет смысла спорить. Она боится идти дальше и боится отыскать конец.

Но даже бессмертным рано или поздно надоедает кататься по кольцевой. Она бродит по промозглым туннелям, мимо стай шустрых разумных крыс – те смердят и шипят, волоча хвосты по кирпичу, и Рэд хочет, чтобы крысы сразились с ней. Но они не настолько глупы – или же слишком жестоки. Она падает на колени, и крысиная лавина накрывает ее с головой, колючие усы щекочут щеки, хвосты закручиваются вокруг ушей, а когда их поток исчезает, она снова плачет, и хотя у нее никогда не было матери, ей кажется, теперь она знает, что такое материнское прикосновение.

Она вспоминает солнце. Она вспоминает небо.

Она не может оставаться под землей вечно. Рэд не знает, почему выбирает именно эту станцию, но она сходит с рельс и лезет наверх.

Еще один раз она посмотрит на город, а потом.

Даже решившись и собравшись с духом, она не может сформулировать это «потом».

Она останавливается, держа руку на перилах, объятая… не «l’esprit d’escalier» ^[20], как в старину говорили французы, а чувством прямо противоположным, которое нашептывает на ухо, пока ты поднимаешься по лестнице в знакомую комнату, что, если ты постучишь сейчас, если дверь откроется, твой мир больше не будет прежним.

Простояв так довольно долго, она понимает, что все время не сводила глаз с фрески. Это репродукция старинной картины для рекламы музея, давным-давно сгоревшего дотла. Здесь, в подземке, как в бункере, картина живет дальше.

Юноша умирает на постели у окна.

Одна рука хватается за неподвижную грудь, другая, обмякнув, лежит на полу. Он прекрасен и одет в синие бриджи.

Рэд пятится и упирается в стену.

Приотворенное окно. Брошенный рядом с кроватью камзол. Распахнутая шкатулка. Полуразвернутые к художнику бедра. Композиция – точное попадание по всем пунктам, за исключением разве что отсутствующего письма и того факта, что умирающий юноша на фреске ни капли не похож на Блу. Уже хотя бы тем, что у него рыжие волосы.

Под землей Рэд сковывает ужас. Она думает: «Это ловушка». Она чувствует, что за ней наблюдает разум, куда более гибкий и просвещенный. Но если это ловушка, то почему она все еще жива? Что за игру ты ведешь, сапфир? Что за победа тебе нужна, о сердце из льда?

Мертвый юноша все еще там.

«Гибель мистификаторов последнего века. Чаттертон, этот Чудо-Отрок».

И тогда Рэд понимает: Блу не стала бы ее убивать. Она знает это. И всегда знала.

Тогда что же это? Насмешка? Я впишу себя в волокно мира, чтобы ты находила меня в каждой пряди и скорбела по мне?

И все же. Рэд не узнала отсылки к этой картине – не узнает и Комендант. Для нее искусство – это диковинный пустячок, лишний поворот на пути к чистой математике.

Рэд думает о стеганографии, скрытых письмах, древесных кольцах.

«Я постараюсь собраться с силами и выдавить из себя что-то, что ты сможешь прочесть».

Рэд помнит ее последнее письмо. «Долгая партия, – писала она, – и грамотно разыгранная, неочевидная рука». Помнит «между взмахом и звуком щелчка». Помнит «плод граната» и что символизируют гранаты.

Они застревают в горле. Они рассыпаются на сотни семян. Они возвращают дочерей земли в обитель смерти – но смерть над ними не властна.

Что это, как не больная фантазия скудного ума? Что это, как не цепляние за соломинки в противостоянии смерти и времени?

И что есть любовь, как не…

«Жаль, что я не могу вернуться вверх по косе», – писала Блу.

«Шанс есть», – думает Рэд.

Шанс? Зовите это ловушкой, искушением, самоубийством под маской добрых намерений – любой из этих вариантов был бы ближе к истине.

И все это исходя из предположения, что сообщение действительно отправила Блу, а не Рэд сфабриковала его в своей голове в отчаянной попытке нащупать смысл в треснувших изображениях, которые сотрет следующим изгибом косы. На войне искусство сиюминутно. Возможно, картина на стене подземки – это лишь случайность. Возможно, Рэд все это придумала.

Но.

Шанс есть.

Яд был разработан исключительно для того, чтобы убить агента Сада – Блу. Он не возымел бы никакого действия против сотрудников Агентства и самой Рэд. Против ее кодов, ее антител, ее сопротивляемости.

Своих растущих агентов Сад поселяет в специальные ясли, внедренные на местах и со всех сторон окруженные ловушками. Блу едва не умерла в этих яслях – ее отрезали от Сада, деформировали. В результате в ее сознании образовалось отверстие. А любое отверстие – это вход.

Рэд даже не надеется приблизиться к яслям в ее нынешнем облике. Сад допускает только своих.

Блу, в своем первозданном виде, не сможет выжить. Рэд, в своем первозданном виде, не сможет к ней подобраться.

Но они рассыпали себя по кусочкам во времени. Чернила и смекалка, шелушки кожи на бумаге, крошки пыльцы, кровь, масло, пух, гусиное сердце.

Камни разбрасывают, чтобы однажды с горы сошла лавина. Чтобы изменить растение, нужно начать с его корня.

План, который формируется в ее голове, допускает столько смертельных исходов, что она сбивается со счета – что уж говорить об обычной боли. Если комендант поймает ее, Рэд будут пытать, долго и мучительно, пока она не умрет, снедаемая лихорадочными галлюцинациями. Если это сделает Сад, с нее снимут панцирь, освежуют и порежут на ленты, раздробят и заломят пальцы, и ее разум не будет знать, куда спрятаться. Сострадание незнакомо противнику так же, как и Агентству. Ей придется идти по следам, которые они с Блу заметали тогда же, не сходя с места, прятаться от врагов и бывших товарищей, чтобы в конце концов упасть в объятия врага. Даже будь она на пике своих возможностей, у нее не было бы уверенности в успехе.