Тьма и пламя. На бескрайней земле - Степан Кайманов Страница 30

– Глаза, глаза тоже надобно завязать и рот прикрыть, а то того… – боязливо произнесли над Габриэлем. – Ишь, как землю разворотил, демонча.

– Бабу свою будешь учить, как похлебку варить. На, сам завяжи.

– Да я…

– Чего с ним нянчиться?! Нож в сердце и на огонь, как раньше было. Шашу вон глаз выбил, выродок, – сказал третий и пнул Габриэля в бок.

– Хочешь пойти поперек указа Волистрата? Вперед, Рой. Он твой. Только Девен тебя же потом и сдаст с потрохами.

– Да я… – начал оправдываться, видимо, тот самый Девен, но его, как и прежде, перебили.

– Ты как будто волистов боишься, – с упреком произнес Рой. – Знаю я твой страх, Мекей. О награде печешься.

– И чего? Волистам хорошо, и мне благодать. Пускай они суд над Погорельцем и вершат.

Габриэль дернулся, услышав прозвище безумного мага, закашлял и прохрипел:

– Я не Погорелец.

В этот момент ему начали пихать кляп в рот, не обращая внимания на слова. Мэйт стиснул зубы, тряпичный сверток смялся. Огромная ладонь, сжимающая комок грязной ткани, размахнулась и ударила мэйта по лицу. Из носа потекла кровь, ручеек скатился по верхней губе и скользнул в рот, который только что пытались закрыть.

– Ишь как по-нашему лопочет, – с осуждением произнес Девен, пропустив слова мэйта мимо ушей.

– А ну не ерепенься, – с угрозой произнес Рой.

– Я не…

Габриэль заорал. От боли из глаз посыпались искры. Указательный палец на левой руке щелкнул. И под этот звук, звенящий в ушах, мэйту сунули кляп. Да так глубоко, что Габриэля едва не стошнило.

– Смотри не перестарайся, – обозлился Мекей. – А то захлебнется.

– Не захлебнется, – уверенно ответил Рой, набрасывая повязку на глаза Габриэлю. – Он-то, когда сельчанок забирал, небось не шибко-то с ними церемонился.

Повязка, темная и толстая, закрыла глаза. Ее туго затянули на затылке, и казалось, жесткий узел продавил череп. Она тут же начала мокнуть от слез боли, несправедливости и отчаяния. Габриэль уже не понимал, по какой из этих причин он плачет. И ему было не стыдно за слезы. Теперь он хотел лишь одного: чтобы этот кошмар поскорее закончился. Он хотел бы на некоторое время потерять сознание, лишь бы не чувствовать бушующей боли.

Габриэль начал молиться, взывая ко всем богам Элементоса. Но слова молитвы терялись, тонули в черном, как повязка на глазах, потоке мыслей. Остатки магии забурлили, закипели, требуя немедленного выхода. Злоба захлестнула Габриэля, придавая сил. Желание разорвать путы, вскочить и испепелить бездарей, разбить их черепа даже ненадолго приглушило боль. Ему привиделось яркое, как солнце, высокое пламя, где с отчаянными криками и воплями исчезали захватчики. Но руки были связаны, рот забит комком вонючей ткани, и жестокой фантазии не суждено было сбыться. А потом в этом же пламени мэйт увидел себя, охваченного огнем с головы до ног. В окружении хихикающих волистов, вершивших суд. Габриэлю почудился запах гари. И боль вернулась.

– Знак бы поставить еще надо, – нерешительно предложил один из бездарей. Кажется, это был Девен. – Как заведено. А то того…

Знак?!! Габриэль прислушался, стараясь не думать о невыносимой боли. Знак? Знак? Знак? – билось в голове. Кажется, про него что-то говорили сциники. Знак – это… литус, круг с четырьмя лучами. Так они его иногда называют – знак. Полагая, что маг не сможет творить волшбу, если на нем символ Лита, бога бездарей.

– И чем посреди леса ты его собираешься писать? – спросил Мекей.

Девен молчал. За него ответил Рой.

– А этим! – воскликнул он так, будто наконец-то нашел, чем разделать пойманного зверя.

Габриэль не видел Роя, но представил его со злой ухмылкой на лице.

– По коже легче, чем хотя бы по дереву, – пояснил Рой, усмехнувшись.

Слова бездаря ядом падали в уши Габриэля.

– Совсем сдурел! – ужаснулся Мекей. – Он и так едва дышит.

– Ты что – не слышал Девена? Знак нужно поставить, как заведено.

Габриэль задергался изо всех сил, в ужасе сознавая, что хотели с ним сделать проклятые бездари. Неужели они не понимали, что он никак не мог быть Погорельцем?!! Ведь Готтилф держал село в страхе двадцать лет! Двадцать лет! И поэтому не мог быть так молод! Как же волчья башка, острые когти и кости, гремящие при каждом шаге? А на нем, на мэйте Семи островов, были только серые штаны да легкие сапоги?!! Габриэль застонал, продолжая дергаться. Пытаясь вытолкнуть кляп. И крикнуть извергам, что они ошиблись. Что они поймали не того.

– А ты говоришь: едва дышит. Вон как бьется, миркля. А ну придержи-ка его.

На спину Габриэля будто положили мешок с камнями, и возможностей для немого протеста стало еще меньше. Но мэйт продолжал трясти головой, пока левую лопатку не полоснуло резкой болью. Он застонал носом, обращаясь к богам, моля их о помощи, о том, чтобы они разделили его боль и страдания вместе с ним. Однако боги были глухи, ибо боль лишь нарастала с каждой звиттой, с каждым прикосновением кончика ножа, рассекающего кожу…

Когда бездарь закончил, Габриэлю казалось, что он плавает в густом горячем киселе. Было трудно шевелиться, спину и руки все время жгло, будто над ними пылало пламя. В ушах звенело от собственного крика, который из-за тряпичного свертка во рту так и не вырвался наружу.

Мэйта взяли под руки, подняли, поставили на ноги и, не отпуская, куда-то повели.