Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья - Иван Кузнецов Страница 30

Все клады искали на оккупированных территориях. Видно, свою Германию аненербовцы успели основательно прочесать до войны. Мне большей частью доставались крепости и монастыри Прибалтики и Польши. Работа напоминает мытьё золота, каким его изображают в кино: ты упорно и нудно просеиваешь песок в надежде найти хотя бы крошечную драгоценную крупинку.

Чем дальше катилась война, тем с большим усердием работали по третьему направлению: поиск драгоценностей… Особенно заторопились, когда стали уже неудержимо пятиться под натиском Красной армии – где-то к осени сорок третьего. А в конце сорок второго работали вальяжно, основательно… С большим усердием, но не сказать, чтобы проку выходило больше. Никто не мог чётко сказать мне: что же в реальности удалось таким манером найти, тем более что находки – в ведении отделения экспедиций.

Бедная тётушка стала меня бояться. Каждый визит к её тихому дому человека в форме СС был для неё пыткой. Вначале она с сочувствием заглядывала мне в глаза и осторожными вопросами старалась выведать, что делали со мной. Она думала, что племянницу мучают допросами о её прошлом, о жизни на чужбине: хотят вытянуть побольше сведений о далёкой стране Тибет.

Не находя в моём поведении признаков испуга, смятения, тётка в конце концов решила, что я «заодно» с этими эсэсовцами, и перепугалась сама: кого же это она пригрела в собственном доме?! Мне жаль её было, хотелось успокоить. Но, с другой стороны, я так стремилась поскорее избавиться от её опеки! Скромная комната в гостинице, где я однажды провела ночь, превратилась в идеал свободной жизни; она снилась мне и грезилась наяву.

Однажды тётка, раздражённая тем, что не может ни слова из меня вытянуть про то, чем я занимаюсь в Берлине, задала вопрос, прежде табуированный ею же самой:

– Детка, как же ты в Тибете добывала себе пропитание?

От моего ответа зависело: рухнет её образ милой, беззащитной девочки-племянницы, который уже и так трещит по швам, или восстановится.

– Я разговаривала с мёртвыми. За деньги, за еду.

– Что?!

– Обыкновенно. У меня дар: слышать духов…

К вечеру следующего дня я уже заселялась в номер, выделенный для меня в полупустой по-прежнему гостинице для служащих СС. Тётушка вдруг обеспокоилась, что мне далеко и неудобно ездить от её дома до Берлина, и провела соответствующие переговоры со мной и с представителем службы безопасности «Аненербе», который вначале поручил меня её заботам.

Иной раз в выходной я смогу заезжать к «родственникам» в гости, чтобы на всякий случай поддерживать знакомство: вдруг пригодится!..

Наконец я обрела возможность совершать прогулки по городу!

В оккультном отделении я не скрывала желания пройти своими ногами «весь Берлин» – ненаглядную родину, и мой наставник Ульрих подарил мне отличную подробную карту города, снабдив подарок торжественной речью:

– Он ваш по праву, Хайке! В вас есть тот самый врождённый патриотизм, который основан не на условиях жизни, а только на зове предков. В этом смысле вы уникальны. Запомните, Хайке, вы – немка, и этим нужно гордиться!

Карта, подаренная Ульрихом, поселилась посреди пустой стены моей комнатки. Чтобы подчеркнуть интерес к городу, вокруг карты я развесила вырезки из журналов и дешёвые картинки с видами Берлина. Стремлением освоиться в городе объяснялись для всех знакомых мои частые, длительные прогулки. Впрочем, знакомые мало интересовались тем, как я провожу время, когда остаюсь одна.

Когда нашим станет ясно, что я безоговорочно принята здесь за свою, мне снимут блокировку на мысленную связь. А пока для того, чтобы со мной могли связаться, я ходила гулять по городу в установленные дни и часы. В памяти прочно держался забавный стишок, который содержал названия улиц в той последовательности, в которой я должна была их посещать.

Я мерила шагами город Берлин, выбирая извилистые маршруты как бы наугад. На самом деле каждый маршрут прогулки содержал улицу из списка. На «списочную» улицу требовалось выйти к определённому времени. Остальное – произвольно. Я намечала маршрут и учила его наизусть: не ходить же с картой, подобно беспечному туристу, по улицам столицы воюющей страны, привлекая внимание всех существующих спецслужб!

Всё чаще моим спутником становился моросящий дождь. По улицам летела жёлтая листва, ею были выложены, как мозаикой, мокрые мостовые. Обычные берлинцы спешили укрыться в кафе, в подъездах своих домов, в транспорте. А я всё ходила по чужому, по-прежнему не близкому мне городу…

Прежде, бывало, среди горной долины вдруг встанешь, как вкопанная, потом, неторопливо переступая, обернёшься вокруг себя. Повсюду вершины, склоны. Горизонта нигде нет, перспектива обрывается, куда ни глянь. Тишина; или ветер подвывает. И думаешь почти всерьёз: а есть ли там, за горами, ещё люди? Неужели там – города, страны, дороги, кинотеатры, жизнь, война? Умом понимаешь: всё есть за горами, целый мир. А не верится: горная толща – могучий экран!

Похожее чувство пришло ко мне теперь в Берлине. Кругом – на сотни, на тысячи вёрст немцы, плотным кольцом – одни нацисты, никого не чувствую, кроме них. Да, немцы, которых я до сих пор встретила, так или иначе – нацисты! Даже добрая тётушка, которая чуралась всякой политики, которая боялась и не любила эсэсовцев. Тётушка не испытывала ненависти ни к евреям, ни к «большевикам», не костерила их, слушая военные сводки, и не превозносила германскую нацию. Но только лишь по той причине, что ей было наплевать на всё и вся, кроме собственной семьи, в том числе и на остальных немцев. Разве ж то не нацизм – только в пределах отдельно взятой семьи?

Неужели во всём свете люди живут именно так: только для себя и тех, кого считают членами своей семьи; только ради унылого материального благополучия? И даже величие собственной нации определяют количеством нахапанного у других?

Давно и далеко, дома, кажется, всё было не так. Благополучная жизнь, конечно, приятна, но разве в этом – смысл? Мы до слёз переживали за челюскинцев, за испанцев, за американских негров, за немецких коммунистов; мечтали открыть все тайны мироздания, встретить настоящих верных друзей; и счастье мыслилось как большое, общее…

А не пригрезилось ли мне, не причудилось ли? Чистота и свет души, бескорыстие, самоотречение не только ради ближних, но и ради дальних, родство не по крови, а по убеждениям и интересам – существует ли всё это на свете, где-то далеко? Там, вдали, где всё это существует не в мечте, а в жизни – там мой дом. Но до него не дотянуться, не дотронуться даже мыслью. А кругом на тысячи вёрст – немцы, немцы, нацизм, фашизм…

Глухое одиночество среди враждебного мира заставило меня всерьёз зондировать окружающее пространство – искать своих. Есть же тут подпольщики-антифашисты, есть наши разведчики. Хоть мысленно хоть к одному такому человеку прикоснуться бы – и тяжёлое наваждение рассеется. Но так щупать пространство наугад – всё равно что искать иголку в стоге сена. Тем более что такие люди экранируются, даже если не осознают этого. Кто, находясь на нелегальном положении, не экранируется хотя бы интуитивно, того быстро вычисляют, к сожалению.