Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший Страница 3

– Хмм-хмм! Тут нужен камень необычной формы, – сказал он и загремел посохом, водя им туда-сюда в зазоре между камнями верхнего ряда.

Юноша кивнул и отвернулся. Он так и не встал, надеясь, что молчание и опущенный взгляд дадут старику понять: он, Фрэнсис, во время Великого поста не может не только говорить, но и мириться с чьим-то присутствием. Послушник стал чертить сухой веточкой на песке: Et ne nos inducas in… ^[3]

– Я ведь еще не предлагал превратить эти камни в хлебы? – раздраженно спросил путник.

Брат Фрэнсис быстро поднял взгляд. Значит, старик знает грамоту – и притом читал Писание! Кроме того, его ремарка намекала на то, что он понимает, почему послушник вдруг воспользовался святой водой и почему он вообще здесь находится. Уже чувствуя, что паломник над ним посмеивается, брат Фрэнсис опустил глаза и стал ждать.

– Хмм-хмм! Значит, ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое? Ладно, тогда я, пожалуй, пойду. Скажи, а твои братья разрешат старику немного отдохнуть в тени аббатства?

Брат Фрэнсис кивнул.

– Еще они тебя накормят и напоят, – добавил он негромко в благотворительном порыве.

Паломник усмехнулся:

– За это я перед уходом найду подходящий камень. Да не оставит тебя Господь.

– Вовсе не обязательно… – Протест остался невысказанным. Старик принялся бродить между груд камней, иногда останавливаясь, чтобы тщательно осмотреть определенный камень или поддеть его посохом. Поиски, конечно же, ни к чему не приведут, подумал послушник, ведь он сам с утра искал этот камень. Проще будет разобрать и перестроить часть верхнего слоя, чем найти камень, похожий на песочные часы. А паломник, разумеется, скоро потеряет терпение и отправится в путь.

Брат Фрэнсис тем временем отдыхал. Он молился о том, чтобы к нему вернулось внутреннее уединение, которое являлось целью его бдений: чистый пергамент разума, на котором, возможно, будут начертаны слова призыва – если Неизмеримое Одиночество, которое есть Бог, протянет руку, чтобы прикоснуться к его собственному крошечному человеческому одиночеству и отметить его призвание.

Во время медитации послушника направляла «Книжечка», которую настоятель Чероки оставил ему в прошлое воскресенье. Ей было уже несколько столетий, и она называлась «Libellus Leibowitz» ^[4], хотя лишь недостоверное предание приписывало ее авторство самому блаженному.

– Parum equidem te diligebam, Domine, juventute mea; quare doleo nimis… Господь, мало я любил тебя в юности, отчего теперь страдаю безмерно. Напрасно я бежал от тебя в те дни…

– Эй! Сюда! – раздался вопль из-за обломков.

Брат Фрэнсис быстро поднял взгляд, паломника не увидел и продолжил чтение:

– Repugnans tibi, ausus sum quaerere quid, quid doctius mihi fide, certius spe, aut dulcius caritate visum esset. Отвернувшись от тебя, я посмел искать нечто более логичное, чем вера, более определенное, чем надежда, более сладкое, чем любовь. Кто глупее меня…

– Эй, парень! – снова раздался крик. – Нашел я тебе камень. По-моему, подойдет.

Когда брат Фрэнсис снова поднял взгляд, то заметил посох, которым размахивал паломник, подавая сигналы из-за груды камней. Вздохнув, послушник стал читать дальше.

– O inscrutabilis Scrutater animarum, cui patet omne cor, si me vocaveras, olim a te fugeram. Si autem nunc velis vocare me indignum… О неисповедимый повелитель душ, пред кем открыты все сердца; позови ты меня ранее, я бежал бы, но позови ты меня сейчас вновь, я, хоть и недостоин…

– Ладно, как знаешь, – донесся раздраженный голос из-за развалин. – Я отмечу камень и поставлю рядом с ним колышек. Хочешь – бери, хочешь – нет, дело твое.

– Спасибо, – вздохнул послушник, сомневаясь в том, что старик его услышал. Затем продолжил чтение: – Libera me, Domine… Избави меня, Господи, от грехов моих, дабы только твоей воли жаждал я…

– Ну, готово! – крикнул паломник. – Вот колышек, вот метка. Желаю тебе поскорее обрести голос, мальчик.

Вскоре после того, как замер последний выкрик, брат Фрэнсис заметил, что паломник пошел по тропе, ведущей к аббатству. Послушник быстро шепнул ему вслед слова благословения и прочел молитву о безопасном пути.

Снова обретя уединение, брат Фрэнсис отнес книгу к себе в «нору» и продолжил делать кладку из выбранных наудачу камней, не заботясь о том, чтобы осмотреть находку паломника. Пока измученное голодом тело поднимало тяжести, пошатываясь под их весом, его разум, словно машина, повторял молитву, дабы обрести уверенность в своем призвании свыше:

– Libere me, Domine, ab vitiis meis… Господь, освободи меня от моих пороков, чтобы в сердце своем я мечтал лишь о воле Твоей и услышал бы Твой зов, если позовешь Ты меня… ut solius tuae voluntatis mihi cupidus sim, et vocatinonis tuae conscius si digneris me vocare. Amen. Господь, освободи меня от моих пороков, чтобы в сердце своем…

* * *

Стадо кучевых облаков, жестоко обманувших изнывающую от жажды пустыню, гарцевало по небу, чтобы подарить горам свое влажное благословение. Облака заслоняли собой солнце, и внизу, по обожженной земле за ними тянулись темные тени, дающие хоть и кратковременное, но желанное избавление от обжигающих солнечных лучей. Когда плывущее облако накрывало тенью развалины, послушник лихорадочно работал, а затем, когда тень исчезала, отдыхал, поджидая, когда солнце закроет новый комок небесной шерсти.

Камень паломника брат Фрэнсис нашел совершенно случайно. Бродя по развалинам, он споткнулся о колышек, который старик воткнул в землю. Стоя на четвереньках, Фрэнсис увидел на древнем камне пару свежих меток, сделанных мелом:

Глядя на аккуратно нанесенные метки, он немедленно предположил, что это какие-то символы, и несколько минут их разглядывал. Нет, понятнее не стало… Может, знаки колдовские? Вряд ли, ведь старик сказал: «Бог с тобой», а колдун бы так не сделал.

Послушник вытащил камень из-под обломков и перевернул. Из глубины каменной груды донесся шум, и по склону со стуком скатился камешек. Фрэнсис отпрыгнул назад, спасаясь от возможной лавины, однако скоро все успокоилось. Там, где только что торчал камень паломника, теперь зияло маленькое черное отверстие – вход в нору.

В норах часто кто-то живет.

Впрочем, эту дыру пилигрим запечатал так, что в нее не проникла бы и блоха. Брат Фрэнсис тем не менее нашел палку и робко потыкал ею в отверстие. Никакого сопротивления палка не встретила. Фрэнсис отпустил ее: она скользнула в нору и исчезла, словно упала в большую подземную полость. Он беспокойно подождал. Наружу никто не выполз.