В тела свои разбросанные вернитесь - Филипп Фармер Страница 3

Бартон еще спал, но уже не крепко, осознавая, что пока еще спит. Свет заступал место уходящей ночи.

Затем глаза его открылись. И он опять не понял, где находится.

Над ним было голубое небо. Легкий ветерок обвевал его обнаженное тело. Лишенная волос голова, спина, ноги и ладони рук касались травы. Он повернул голову направо и увидел равнину, покрытую низкой ярко-зеленой и густой растительностью. Равнина плавно поднималась вверх на расстоянии около мили, а еще дальше простиралась гряда холмов — сначала пологих, затем все круче и круче, дальше форма их становилась беспорядочной, и в конце концов они превращались в горы. Холмы простирались мили на две с половиной. Они были покрыты деревьями, которые сверкали алыми, лазурными, ярко-зелеными и ярко-розовыми красками. Невообразимо высокие горы за холмами, вздымались круто — почти отвесно. Они были черные с бледно-зеленым, напоминая остекленевшие породы вулканического происхождения, с пятнами лишайника, покрывавшего не менее четверти их поверхности.

Между ним и холмами лежало множество человеческих тел. Ближе всех, всего лишь в ярде, лежала женщина с необычайно бледной кожей, которая прежде находилась в нижнем от него вертикальном ряду.

Ему захотелось подняться, но это у него не получилось, настолько он был вялым и оцепеневшим. Все, что ему удалось сделать, да и то большим усилием, это повернуть голову влево. На равнине, полого спускавшейся к реке, на протяжении примерно сотни ярдов лежало еще множество голых тел. Река была в милю шириной, а на другом ее берегу простиралась такая же равнина, тянувшаяся на расстояние около двух миль. Она также поднималась вверх к подножию холмов, сплошь покрытых деревьями. Еще дальше громоздились отвесные кручи гор. И над ними сияло только что взошедшее солнце. Там восток, с трудом сообразил Бартон.

Почти у самой кромки воды находилось необычное строение. Оно было из серого с красными крапинками гранита и по форме напоминало гриб не менее двух ярдов высотой, а шляпка — около пятнадцати ярдов в диаметре.

Ему все же удалось приподняться, оперевшись на локти.

По обеим берегам реки виднелось много таких же гранитных грибов.

Повсюду на равнине лежали обнаженные человеческие тела без волос на голове. Друг от друга их отделяло не более двух ярдов. Большинство людей лежало на спине, устремив взор в небо. Некоторые начинали уже шевелиться, озираясь по сторонам, и даже привставать.

Он сел и ощупал руками голову и лицо. Они были гладкими.

Его тело не было высохшим, сморщенным, скрюченным телом шестидесятилетнего старика, лежавшего на смертном одре. Сейчас у него была гладкая кожа и могучее мускулистое тело. Такое тело у него было в двадцать пять лет… и в том сне, когда он висел между двумя стержнями. Во сне ли??? Слишком отчетливым и ярким он был, чтобы быть сном. Нет, то был не сон.

На своем запястье он обнаружил узкое кольцо из прозрачного материала, соединенное с ремешком из того же материала в полфута длиной. Другой конец ремешка был зажат в металлической дужке на рукоятке цилиндра из сероватого материала, плотно закрытого крышкой.

Лениво, не сосредотачиваясь, поскольку мозг работал очень вяло, он поднял цилиндр. Сосуд весил не более фунта. Значит, материал, из которого он изготовлен, — не металл, даже если принять во внимание, что сосуд сейчас пуст. Диаметр цилиндра составлял почти полтора фута, а высота — более двух футов.

Точно такой же предмет был прикреплен к запястью каждого человека.

Пошатываясь, он поднялся на ноги. Сердце постепенно стало биться ровнее, чувства медленно возвращались.

Другие тоже начали подниматься. У многих были недоумевающие, изумленные лица, на некоторых явственно читался испуг. Глаза широко раскрыты и бегают в разные стороны. Дыхание учащено. Некоторые тряслись так, будто стояли на ледяном ветру, хотя было довольно тепло.

Странным, непостижимым и страшным было то, что вокруг стояла абсолютная тишина. Никто не произнес ни слова. Слышен был только свист от дыхания тех, кто находился вблизи.

Рты его соседей были открыты, как будто они хотели что-то сказать. Постепенно люди начали двигаться, заглядывать в лица, иногда протягивая руки, чтобы прикоснуться друг к другу. Они шаркали босыми ногами, поворачивались то в одну, то в другую сторону, смотрели на холмы, деревья, усыпанные огромными, ярко окрашенными цветами, на покрытые лишайником, устремившиеся ввысь горные вершины, на искрящуюся зеленью реку, на грибовидные камни, на ремешки и прикрепленные к ним металлические контейнеры.

Многие уже заметили, что на голове и лице у них нет волос.

Люди вертелись, делая бессмысленные движения, и все это — в полной тишине.

Вдруг одна из женщин начала стонать. Она опустилась на колени, запрокинула назад плечи, голову и завыла. Мгновенно где-то у самого берега реки завыл еще кто-то.

Эти два крика послужили как бы сигналом. Или, скорее, двойным ключом, который отпер человеческие уста.

Мужчины, женщины и дети принялись кричать, плакать, царапать лица ногтями, бить себя в грудь, падать на колени и воздевать руки в молитве. Они бросались навзничь и зарывались лицом в траву, словно страусы, катались по земле, лаяли как собаки и выли как волки.

Ужас и истерия охватили и Бартона. Ему захотелось пасть на колени и молиться о спасении от Страшного Суда. Ему хотелось милосердия. Он боялся увидеть ослепительное лицо Бога, которое могло появиться над вершинами этих гор, лицо, сияющее ярче тысячи солнц. Страшный Суд должен был быть столь ужасным, столь всецело окончательным, что он не смел даже подумать об этом.

Когда-то давно ему привиделось, что после того как он умрет, он предстанет перед Богом. В том кошмаре он был маленьким и голым, стоявшим посреди огромной равнины, напоминающей эту, но тогда он был совершенно один. И тогда Бог, огромный как гора, двинулся к нему. А он, Бартон, не сдвинулся с места. Он бросил вызов самому Богу.

Здесь же Бога не было, но тем не менее он позорно бежал. Он бежал по равнине, натыкаясь на одних, обегая других, перепрыгивая через третьих, катавшихся по земле. И на бегу он вопил:

— Нет! Нет! Нет!

Его руки вертелись, как крылья ветряной мельницы, в попытках отогнать невидимые ужасы. Цилиндр, прикрепленный к его запястью, бешено кружился в воздухе.

Затем, когда он настолько запыхался, что уже не мог больше вопить, руки и ноги налились свинцом, воздух начал жечь легкие, а сердце — стучать как барабан, он рухнул на землю под первым же деревом.

Через некоторое время он сел и взглянул на равнину. Крики и стенания толпы превратились в один сплошной гул. Большинство людей пыталось что-то сказать своим соседям, хотя, казалось, никто никого не слышал. Бартону не удавалось различить ни единого отдельного слова. Некоторые мужчины и женщины обнимались и целовались, как будто они были знакомы в своей предшествующей жизни и теперь не отпускали друг друга, чтобы удостовериться в подлинности и реальности происходящего.