Плоть и серебро - Стивен Барнс Страница 3

И даже сейчас она точно не знала, что было поводом, а что причиной.

— Похоже, ты преуспеваешь, Элла.

По крайней мере в карьерном смысле. Она пожала плечами:

— Так мне говорят мой агент и бухгалтер.

Правду сказать, она с тех пор стала почти до абсурда богатой и знаменитой. В мире искусства она взошла, как комета. Ее называли живой легендой. Каждая ее новая работа вызывала аукционную войну. Для нее, почти патологической затворницы, одиночество всегда было важно невероятно. Сейчас она могла огребать его лопатами, живя в блестящей изоляции собственной микробазы неподалеку от исследовательской станции в таком одиноком месте, что и представить себе трудно. У нее было все, что она в жизни желала.

Кроме жизни.

Она глядела на Марши, думая, уж не резкий ли аромат ее отчаяния заставил его насторожиться. Оно, наверное, исходит от нее волнами.

Оказалось, что он был единственной большой любовью всей ее жизни. Конечно, бывали у нее за эти годы случайные любовники, но ничего похожего на то, что было у них тогда, близко даже не было.

Последнюю пару лет она ощущала себя пустой и хрупкой, как собственный фаянсовый бюст. И мысли ее осе время возвращались к тому времени, когда у нее был Гори, и вспоминалось это время как высшая точка жизни. А глядя вперед, она видела перед собой скользкий спуск к ее низшей точке. Господи, даже дураки-критики стали говорить о «меланхолическом чувстве экзистенциального одиночества, начавшего пропитывать ее творчество».

Страшась сгущающегося вокруг будущего, она стала искать возрождения прошлого. Она не молила Гори прямо приехать к ней, но была готова использовать и такой способ. Одна только весть, что он приезжает, наполнила ее новой энергией надежды. Последние ее работы, которые поедут в сторону солнца обратной почтой, будут проданы за еще невиданные цены — в этом она не сомневалась.

Но сцена встречи с ним, которую она себе вообразила, отличалась от реальной еще и другим. Конечно, она понимала, что он изменился, но не только время отличало сложившийся у нее образ от человека, сидящего по ту сторону стола.

Волосы его отступили назад, оставив наверху только несколько не уверенных в себе прямых черных прядей. Это со многими мужчинами случается, но большинство все же не забывает восстанавливать волосы. Лицо, когда-то круглое и пышущее здоровьем, усохло до суровой костистости, изрезалось складками и морщинами усталости. Серые глаза запали, под ними синяками висели мешки. Он к тому же сильно похудел, и широкое коренастое тело казалось костлявым, изголодавшимся.

Так сильно он изменился, что при первом взгляде на него в шлюзе шаттла она решила, что он болен. У него был вид человека, которого грызет изнутри что-то неумолимое и непрощающее.

Но когда она крепко обняла его, ощутив тепло его рук, его лицо, припавшее к ее груди, наплыв ощущений и воспоминаний окатил ее с такой силой, что чуть не подломились колени. Как будто вернулась домой из страшного далека, где не было ни тепла, ни уюта.

В чем-то он остался тем дорогим человеком, которого она помнила. Но в чем-то стал совершенно чужим. Хотя он был непритворно рад ее видеть, оставалась в нем какая-то подавленность, настороженная отдаленность, от которой возникало ощущение, будто что-то он скрывает.

А может быть, просто боится, что она снова разобьет ему сердце.

Нет, этого больше не будет. Если в этом дело, она с этим справится. Теперь, когда они снова вместе, между ними ничего не вклинится.

Элла будто вернулась откуда-то издалека и улыбнулась Марши.

— Я знаю, что повторяюсь, но я действительно скучала по тебе, Гори.

— Я тоже, — подтвердил Марши. Он никогда не переставал ее любить. Основные симптомы можно было подавлять годами, но само по себе заболевание вряд ли было излечимым.

Он знал заранее, что новая встреча с ней подвергает его риску серьезного обострения, и пытался убедить себя, что выработал эмоциональные антитела, которые не дадут ему найти ее столь же привлекательной, как в былые дни.

Первый же взгляд на нее опрокинул все теории к чертям.

Он знал, что, по меркам большинства мужчин, Элла совсем не так красива. Она болезненно высока ростом и худа почти до истощения — чуть меньше сорока пяти килограммов плоти и бледной, почти прозрачной кожи, растянутых по двум с лишним метрам угловатых выпирающих костей. Длинное и узкое лицо было не из тех, что заставляют взлетать тысячи ракет; от обыкновенности его спасали только большие с белыми ресницами глаза необычного бутылочно-зеленого цвета.

Но почему-то при виде этих неимоверно длинных журавлиных ног, крошечных бугорков грудей, этого тела, где каждый мускул и каждая кость были видны, как в анатомическом атласе, этих огромных зеленых глаз, даже этой бледной худобы лица что-то поворачивалось в его сердце, как ключ в замке. Так всегда было, и, кажется, всегда так будет.

Однажды он ее утратил. Сейчас, глядя, как она ест, слушая ее слова, ловя дразнящий оттенок ее аромата, он думал, как же мог снова позволить себе игру, где можно потерять ее еще раз.

Эта нить рассуждений была для него не новой. Долгий извилистый путь к станции Иксион дал ему достаточно времени для сомнений и рефлексий.

До места, которое Элла выбрала для жизни, добраться было не очень легко. Большое кольцо обитаемых баз под названием Иксион висело в пустоте на полпути между Юпитером и Сатурном, дрейфуя к последнему. Только дважды в год туда ходили грузовые и пассажирские транспорты от заселенных лун Юпитера. Лабораториям и обсерваториям ККУ ООН, исследовательским и тренировочным базам и тому небольшому, но процветающему сообществу, что вокруг них сложилось, этого пока что хватало.

Здесь была точка старта для первых, ощупью, исследований загадки Сатурна, и сюда допускались лишь немногие избранные. Поселения лун этой окольцованной планеты были очень редки и малы, и лететь было просто некуда. Пока что.

Когда-нибудь это изменится, и тонкая струйка станет ровным потоком. До тех пор Иксион останется самым дальним из постоянных форпостов человечества.

Если дорога до Иксиона была трудной, то прибытие расстроило все планы. Для отрезанных от мира обитателей станции искровая дуга подлета редких транспортов, привозивших полные шаттлы товаров и новых сотрудников, была поводом для празднества. Почти все оставляли свои дела и кидались встречать вновь прибывших, затевая бесшабашный ряд вечеринок, которые здесь назывались Дни Корабля.

А потому первое, что увидел здесь Марши, было море поднятых к нему лиц, заполнивших ангар прилета. Люди смеялись от радости, хлопали в ладоши, топали ногами. Они свистели и вопили, махали руками, как будто к ним приехали знаменитости.

Стюард шаттла об этом предупредил заранее, так что Марши знал, что встречают не его — то есть не именно его. Это несколько помогло, но он, ожидая снова увидеть Эллу, вдруг почувствовал себя будто на сцене под обжигающим светом софитов. Будто напряженная внизу толпа вдруг потребует, чтобы он пел или танцевал. Развлекал их.