Доктор гад - Евгения Дербоглав Страница 3

– Был. Погиб два года назад. А у вас была жена, – Рофомм притронулся к его уху, отчего Парцес отпрянул, подозрительно сверля его серыми, как туман, глазами. – Жена-гралейка с нежным лицом, которое вы наверняка могли гладить и целовать часами. Я видел, – он провёл пальцем по своему лбу, – как вы её любили. В вас много нерастраченной нежности, господин Парцес.

– Как видели? – резко спросил он. – Через этот душескоп?

– Нет же, я не видел вашу суть через душескоп. Через ваши ночные кошмары, – Рофомм болезненно нахмурился. – Я же сказал, что избавляю вас от ночных кошмаров…

– И потом смотрите их сами? – догадался Парцес, вдруг скривившись. Он быстро понял, в отличие от других. Кошмары не девались никуда, не растворялись во всемире, когда он вытаскивал их из бессознания пациентов. Кошмары он пожирал своей грохочущей душой и затем видел сам – каждой страшной ночью. – Вы не боитесь… – Парцес запнулся, покосившись на коробок спичек, который Рофомм всё ещё сжимал в руке, – сойти с ума?

Шеф-душевник тихо и шипяще рассмеялся, следом за ним захмыкал и Парцес.

– Господин условный, – Рофомм перестал улыбаться. – Я обесчеловечиваюсь змеиной формой, я уже ничего не боюсь. Однажды я просто не вернусь в человечий облик и уползу в небытие – с этим я уже смирился. Иногда, – он поднёс коробок к глазам Парцеса, – я чувствую, что я больше не здесь, что я больше не ощущаю своего разума, и тогда… – он грохнул спичками. – Но иногда и это не помогает. И я обесчеловечиваюсь. Но это мой выбор. Не будь я проклят, я бы не смог изобрести душескопа…

– Вы изобрели душескоп, – сказал Парцес тем же тоном, каким недавно говорил о том, что у Рофомма был друг.

– Не понимаю, чему вы удивляетесь…

– Я нисколько не удивляюсь, что вы изобрели душескоп, омм Ребус.

– Я бы не изобрёл душескопа, с помощью которого Равила сможет избавить вас от мрака, – продолжил он. – Я проклят по своей воле – в отличие от вас. Как умерла ваша жена? – вдруг спросил он, сбив Парцеса с толку. Тот растерянно моргнул, но тут же собрался и ответил:

– Давняя болезнь. Хроническая, наверное. Не хочу об этом…

– Люди нашей национальности не доживают до половозрелого возраста, если у них наличествуют хронические заболевания, уж не спрашивайте почему, – Рофомм грустно дёрнул ртом. – Вы сейчас наврали, потому что ваша пусть даже тысячекратно ассимилированная жена гралейского происхождения умерла менее принятым образом, нежели от болезни. Будь там самокончание, я бы почувствовал вину – о, я всегда хорошо чувствую вину у вдовцов! – но в вас нет никакой вины, лишь нечто глухое, колючее… – он говорил всё тише, наслаждаясь тем, как Парцес, которого вывели на чистую воду, вжимается в подушку. А потому что нечего было запускать свои полицейские щупальца в его душу, нечего было корчить из себя всемирщика и лезть в его прошлое время, как то сделал Парцес несколько минут назад. От доктора Рофомма Ребуса ещё никто не уходил, не сознавшись в своей боли. – Это же ненависть, да? Вы созданы для ненависти, недаром вас так назвали, Дитр.

– Я не верю в то, что имена влияют на мировоззрение человека, омм, – бесцветно ответил Парцес. – И моё имя означает не «ненависть», а «ненастье». Шторм, если хотите.

– Это на вашем наречии оно означает шторм. Соседи-церлейцы переводят слово «дитере» как ненависть – природную или людскую, неважно. Пришлось выучить церлейский, – объяснил он, – когда готовился к поступлению на медицинский. По исследованиям их учёных палачей. Мне помогал отцовский военнопленный, которого он привёл в год… – он улыбнулся, по привычке наркомана ущипнув себя за носовую перегородку, а Парцес молчал и хмурился. – А впрочем, какая разница?

Доктор спокойно встал с края его кровати и прошёлся к шкафу. Она висела там – та самая кожаная куртка, на каждый ноготь напичканная сталью. Сталь-то и остановила пулю, и лишь дырка от неё уродовала кожу и ткань в области сердца. Так эту куртку мать и описывала. А ещё она говорила, что тому человеку из ниоткуда было тяжело кашлять, чихать и смеяться – явные признаки травмы груди, которую мать не видела. А травма, гигантская гематома, между тем была – она фиолетово темнела под золотистыми волосами на груди условного господина Парцеса.

– Я изучаю проклятия всемирного свойства, Дитр, – он провёл длинным пальцем по дыре на куртке, – по понятным причинам мне это близко. Помимо хорошо знакомого мне проклятия обесчеловечивания есть ещё много всякой запредельной дряни – семейные проклятия, изводящие поколение за поколением, проклятые места, в которых уродуется все живое, ну а ещё – так называемый «вдовий бред», как его прозвали на моей исторической родине. Как правило, страдают им люди, потерявшие близких, – озлобленное от горя одушевление покойного отказывается растворяться и преследует живого супруга, иногда вредит его новым возлюбленным, может даже убить. Но это же ерунда, которая не может разрушить площадь. Да и к тому же ваша красивая жена разве на такое способна после своей смерти?

– Нет, – отрезал Парцес, раздражённо прищурившись.

– Конечно, нет, – успокоил его Рофомм. – Женщины вообще – даже гралейки… из моей практики… неспособны на столь масштабную всемирную злобу. Поэтому-то они мне и нравятся больше нас. Нет-нет, ваша жена лишь нежностью вас одушевила, растворившись во всемире, это не её посмертие разрушило площадь. Я изучаю проклятия – я знаю, что не только вдовцов преследует паразитическое одушевление. Множество случаев было после трибунала Войны Высоты – казнённые гралейские офицеры мстили своим палачам за расстрел, в армии началась настоящая мясорубка. Они просили повесить их, а не расстреливать в голову, чтобы не портить черепа, но по всем правилам просвещённой бюрократии их расстреляли. А наши соплеменники упрямы даже после смерти. Вы читали о разрушении Высотной Марки, где проходил трибунал? Всемирщики до сих пор спорят, что там стряслось, но есть довольно крепкая теория, что это сделали неупокоенные дезертиры гралейского происхождения. И я вот что заключил, уважаемый, – Рофомм потряс курткой. – Некто очень сильный, крайне упрямый и бесконечно злобный убил вашу жену, а вы решили с ним поквитаться. Он попытался вас пристрелить, но… – Рофомм постучал по куртке, явственно ощущая металлическую пластину под плотной серой кожей, – вы успели первым. И теперь он от вас не отстанет. Он вас ненавидит, а вы отвечаете ему полнейшей взаимностью, ведь вы так хорошо умеете ненавидеть. Вы двое будете цапаться, рушить площади и жизни, пока кто-нибудь вас не убьёт. Вас обоих. Так ведь? – он триумфально скривился. – Дитр, отвечайте честно. Я и мои коллеги – единственные люди во всей Конфедерации, которые могут вам помочь. Так?

– Так, – Дитр Парцес спокойно выдохнул, но Рофомм ему не верил.

– Точно так или примерно так? – не отставал шеф-душевник. – Шеф-следователь по делу разрушения Площади Розового неба охарактеризовал вас как замкнутого и крайне хитрого типа. Поэтому я склонен думать, что половину вы не говорите, а половине того, что вы говорите, верить не стоит. Кто вы такой, условный господин Парцес? – Рофомм положил куртку на стул около кровати и навис над бывшим заключённым. – И почему за тридцать лет, с тех пор как вас в последний раз видела некая госпожа Сироса, вы не постарели ни на год?