Отмели космоса - Антон Якушев Страница 3

Ещё в детстве я узнал, что если идти по течению, то обязательно куда-то выйдешь, возможно, даже к поселению. Окинув прищуренным взглядом болота, с неудовольствием был вынужден признать, что течения у болота нет. Наверное, поэтому оно болотом и является.

На островке, который уже давно начал ненавязчиво засасывать капсулу, росло несколько крепких кустов, из которых с помощью инструментов и клейкой ленты был сделан шест. Обещая себе больше никогда не питаться пищевыми концентратами, имеющими вкус и текстуру стирального порошка, проглатываю питательную капсулу и нацеливаюсь в сторону, где топи вроде бы обрывались. Ну, мать его, в добрый путь.

Проверить дорогу щупом, сделать шаг, проверить, шаг. Понять, что составной щуп – худшее решение. Проверить ещё раз, не найти точки опоры. Поискать рядом. Найти, шагнуть. Начать тонуть. Запаниковать и дёрганными движениями вернуться на исходную. Повторить.

В тот момент, когда вода коснулась самых чувствительных мест моего тела, было уже трудно вспомнить, защищает ли биостопор от крупных паразитических организмов. Если бы я знал, что окажусь в таком месте – взял бы расширенную версию, с дополнительными штырьками для кишечника, почек и селезёнки. Кажется, в меня что-то залезло.

Шаг, тычок шестом, шаг, тычок шестом, шаг назад, тычок шестом. Обернуться, окинуть взглядом болота, понять, что продвинулся лишь на одну десятую пути. Обессилеть. Продолжить движение.

Появились кровососущие. Больше всего они напоминали тараканов, если бы тараканы все как один были около полудюйма в длину и умели летать. И причинять боль, сравнимую с ударом шилом. В первый раз я даже опешил. Сначала от боли, а потом от омерзения – кусающихся тараканов я видел впервые. Лучше бы не видел. Они мне в кошмарах сниться будут. Во времена Колонизационной экспансии таких тварей изничтожали под корень, но те времена давно прошли, и теперь вот такие вот таракашки живут и здравствуют. Тем временем мерзко пахнущая жижа, угнетающая меня как относительно чистоплотного человека, достала до середины живота.

Боясь за находящееся внутри рюкзака вещи, в особенности за биоштопор, предназначенный для изъятия из моего тела штырей, я снимаю рюкзак, чтобы подтянуть лямки. Он тяжёлый, больше всего весит резак. Вообще тащить его с собой через болота было не лучшим решением. В этом я убеждаюсь в тот момент, когда рюкзак вываливается из непослушных после анабиоза рук и с поразительной скоростью погружается в жижу.

Издав прощальный «бульк», самый ценный предмет в моей жизни на текущий момент, исчез. Потратив секунды три на то, чтобы заставить себя с головой погрузиться в этот гнилой компот, мне оставалось лишь беспомощно дёргать за наплечные лямки – пожитки уже куда-то затягивало.

Я пыжился до последнего, но в какой-то момент уже рюкзак начал тянуть меня на дно, и ничего не оставалось, кроме как выпустить лямки. Честное слово, зарыдал бы, если б были силы. Осталось вещей у меня немного – сферошлетт с запасными магазинами, БПК, дрянной щуп и вставленный в тело биостопор, который начнёт плановое уничтожение моего организма уже через пару дней. А ещё пара завалявшихся в кармане таблеток витаминов, которые я, подумав, проглотил.

Где-то через полтора часа я выбрался из смеси дерьма с гнилью. Ноги, истосковавшиеся по твёрдой земле, неприятно зудели. Обнаружив грунтовую дорогу, я отправился по ней в сторону поселения. На пути был негустой лес, состоящий из пальмообразных узколистных деревьев и редких приземистых кустарников.

Имелась ещё одна проблема – деньги. На руках у меня было чуть больше трёх тысяч федеральных пекуний – приличная сумма. Их можно было обратить в местную валюту в любом обменном пункте, законном или нет, совершенно не важно. Можно и пренебречь этим, но практика показывает, что человека с федеральными деньгами обязательно обманут.

Постепенно начали попадаться следы цивилизации – срубленные деревья, протоптанные тропинки, кучки мусора. Кстати, они могут о многом рассказать, хотя бы о том, говорят ли в этом захолустье на всеобщем. Так, что тут у нас? Банка из-под каких-то консервов. Название и состав в первую очередь написаны на всеобщем, только потом на местном, это радует: «Соево-кукурузный обед». Ну если здесь смешивают самые распространённые культуры, то на утончённое общество надеяться не приходится. Продолжаю копаться в мусоре.

Да, не на это я рассчитывал в тот момент, когда мы с Бубновым ударили по рукам, и я вступил на борт корабля. Тогда желания мои ограничивались стремлением свалить из опостылевшего и зажравшегося, как я тогда думал, мира.

О, бутылка из-под пойла «Крабовый сироп». Я не имею ни малейшего представления, что именно это такое, но остаточный запах сивухи, исходящий изнутри, свидетельствует о том, что тут хотя бы пьют. А это уже обнадёживает, так как я знаю минимум три религии, которые запрещают употреблять алкоголь, но разрешают другие интересные вещи, вроде прямого насилия над низшими слоями общества и жертвование чужих органов на благо районного капища.

Лет пять назад я и представить не мог, что буду копаться в мусоре. Для нашего социального слоя это чрезвычайный позор. А вот для человека, которым я являюсь сейчас, в этом нет ничего зазорного. Да и что может быть постыдного в желании сохранить свою жизнь? Вдруг в этом грязном городе был бы запрет на всеобщий? А тут я, наглый и вонючий, говорю на табуированном языке. Нарываюсь, стало быть, и, следовательно, заслуживаю избиения, смерти или ещё чего-нибудь.

Остальная часть мусора, вроде упаковки из-под каких-то снеков, изготовленных из местных культур или медицинских пластиковых неразлагающихся шприцов, интереса не представляют. Когда я закончил играть в детектива и поднялся, появилось ощущение подступающей рвоты и закружилась голова. Кажется, я подхватил что-то серьёзное, и без врача моя дальнейшая жизнь наполнится болью и страданиями. Хоть бы местные эскулапы принимали плату пекуниями.

Продолжил идти в сторону поселения. Стали встречаться люди. Смуглая кожа, тёмные, иногда кучерявые волосы. Да уж, я со своим белым лицом, даром что имеющим желтоватый оттенок, выделялся тут, как снежная муха на куче угля. И, наверно, именно поэтому первые местные, что пожелали со мной заговорить, выглядели агрессивно. Четыре подростка, выкрикнув что-то и оставив костёр с жарящимися на нём кебабе, направились ко мне навстречу. Настроены они были недобро и быстро приближались. На лицах – насмешка. С такой насмешкой дети, которых в детстве роняли головой на пустые бутылки, пинают щенков в переулках. Вот только драться с ними я не намеревался.

Увидев, как я достаю и наставляю на них ствол, они замерли и начали очень гадко улыбаться. Я знаю, что сейчас будет – они встанут столбом, вроде как пропуская меня, затем один, подгадав момент, пнёт сзади по ноге, я упаду, у меня отберут ствол, а потом будут очень долго бить. Этого мне не хотелось, и поэтому, выставив на сферошлетте травматический режим, стреляю в ближайшего ко мне гопника. Его отбрасывает. Ничего, сломанная грудина учит миролюбию. В том числе и тех, кто это видел – его дружки тут же разбегаются. Дабы отбить у них всё желание сопротивляться, стреляю им вслед, укладывая на землю ещё одного.