Тишина камней - Сергей Савочкин Страница 3

— Знаю, — недовольно насупившись, пробормотал Коган. — Пап, а почему обычные камни называют немыми? У каргов что ли язык есть?

Кабиан набирал в переносной плетеный лоток ту часть камней, которую младший отсеивал, и относил в судно с водой, стенки и дно которого специально были выбелены, вываливал их и отмывал.

— Так их называем только мы, кузнецы, — ответил отец. — Потому что карги будто здороваются с нами, называются, когда кажут цвет. А простые камни молчат. Повнимательнее. Не отвлекайся и не пропусти.

Почему сначала нужно отрабатывать низшие фиолетовые, потом синие, а боевой зеленый оставлять напоследок дети не спрашивали: традиции не жаловали объяснений. Из очередной партии Кабиан отложил первый оранги — карг с глубоким синим оттенком, проявляющимся только в воде. Мальчик невольно залюбовался камнем.

Небесные осколки Шенкарока, бога плодородия, дающего жизнь всему на Тэи, завораживали и притягивали внимание подростка, будоража воображение. Истории эклиотиков были красивыми сказками, большинство жителей Старых земель лишь посмеивались над странствующими монахами, а искренний интерес и внимание они получили лишь от детей. Кабиана терзали вопросы куда сложнее: откуда же летят карги? Почему хлаза падает лишь у берегов океана и никогда в других районах? Действительно ли у эклиотиков есть тайный орден в Ноксоло, изучающий карги? А уж увидеть настоящий мелин, притронуться к его тайне, да просто послушать очередную историю об охоте на желтый, боевой карг — от подобных мыслей кровь уже разогревалась, а сердце трепетало в предвкушении чего-то нового, необузданного и непознанного.

Коган цыкнул, позвав украдкой брата и, ухмыльнувшись, полушепотом съязвил:

— Чего ты пялишься на них всегда? Все еще мечтаешь об океане?

— Не знаю, — так же шепотом ответил Каб, не обращая внимания на тон младшего, — иногда я мечтаю отправиться в Ноксоло, чтобы изучать карги.

Коган не удержался и прыснул от смеха, но тут же притих. Отец недовольно проворчал из дальнего угла.

— Жалкая мечта, — скривился Ког и добавил так значимо, насколько позволяла скрытность их общения. — Вот я стану самым великим охотником Старых земель. Я не буду, как ты, ходить под вторым именем мамки до конца жизни. Совершу подвиг и стану Коганом Бесстрашным или еще каким. — Зашептал еще тише: — Стану мощнее Заба Майи.

— Но Заб Майя не сменил второе имя с мамкиного, — передразнил тихо, как смог, Кабиан. — И, говорят, он больше не охотник-одиночка, а странствующий судья.

— Серьезно? — было непонятно, разочаровался ли младший. Он замолк и отвернулся.

Забирая последнюю партию немых для «купания», Кабиан посетовал:

— Я думал ты останешься с отцом: продолжать кузнечное дело.

— Нет уж, — зло огрызнулся Коган, — сам с ним сиди.

Кузнец подошел к сыновьям. Аман хотел вырастить достойную смену. Он любил детей, но в силу характера не мог позволить излишней ласке навредить формированию мужской твердости и профессиональных навыков в ранимых сейчас, родных душах. Да что там ласку, он не позволял руке погладить головы подрастающих ребятишек, хотя та и тянулась, не хвалил, хотя слова так и напрашивались в моменты их стараний. И жене не разрешал. Конечно же, Халла умудрялась втайне от него одаривать детей материнской любовью и нежностью. Аман же был уверен, что только строгость способна воспитать настоящего кузнеца.

— Вы поменялись?

Кабиан взглянул на брата — тот насупленно молчал.

Старший кивнул.

— Сколько синих?

— Пять.

— После заката отнеси три филигранщику — он обещал сделать вам по амулету на удачу. Пошевеливайся, Коган! Раз встал на первый этап, будь готов устроить встряску гвиртам.

Младший забрал вязанку немых у брата и потащил ее к наковальне возле горна.

Если повезет, три гвирта обнаружат себя за целый льяд Глупости: от новолуния или тша-Льяд, как называют его староверы цнои, до того, как горб луны полностью растает. В Охоту-то их приносят по две-три штуки в день, и тогда мозоли на руках стираются в кровь, потому что меха не перестают дышать сутки напролет.

Гвирты проявляли свой цвет при сильном ударе: скорлупа отслаивалась, на короткое мгновение карг отсвечивал молочно-зеленым и затухал. Камни легко плавились, а вот оружие и доспехи, выкованные из зеленых на совесть, по зубам были разве что мелину, и то не каждому, если защиту ковал сам Аман Кулун из Фет.

Но детей не переполняла гордость за отца и его труд, почитаемый в народе и высоко ценящийся охотниками, они мечтали каждый о своем. И именно строгость в воспитании закаляла мечты, придавая им форму осязаемой и ясной дороги, а не мыльного пузыря, подобно пустым и с легкостью лопающимся грезам других детей. Желая воспитать порядочную смену, Аман, сам того не ведая, отдалял братьев от кузнечного дела и друг от друга.

Кабиан едва заметил испуганный взгляд Когана, как тот съежился, отвернувшись, и замер, шевеля лишь рукой, зажатой в кармане испачканных сажей штанин.

— Давай помогу, — предложил старший.

— Нет! — странно пискнул в ответ Ког. — Я уже все.

— Нужно отвезти немые каменщику до заката. Он ими выкладывает дорогу к нашей кузне.

— Я знаю. — Младший уже говорил ровнее. — Я сам.

— Так тяжело же! Что такое с тобой сегодня?

— Отстань.

— Кабиан прав, — вмешался отец, подтаскивая уголь в широком кожаном фартуке. — Осталось много, ты не потянешь.

— А вот и потяну! — резко выкрикнул Коган, но тут же виновато опустил голову: перечить отцу редко удавалось без оплеухи, а сдерживаться, как это умел Кабиан, младший пока не научился.

Он уже поддел крюком корыто с грудой камней и потащил его к двери. Получалось плохо. Мальчик сопел, обливаясь потом, — жара-то стояла невыносимая, — поклажа продвигалась с трудом.

Лицо наблюдающего кузнеца мрачнело по мере приближения Когана к выходу. А потом вдруг сделалось каменным и непроницаемым, жестким. Кабиан начал догадываться о том, что происходит. Его передернуло от неприятия, стало мерзко на душе, а потом сердечко наполнилось жалостью к отцу.

— Сынок! — требовательно обратился кузнец к младшему.

Тот вздрогнул. Остановился, но не поворачивался к родным.

— Ты что же думал, я не замечу? Оставь гвирт, а сам уходи. И не показывайся мне, пока сам не позову.

Кабиан затрясся, будто сам совершил нечто непристойное. Как же так? Как мог младший решиться на такое? Подобное преступление во всех Старых землях каралось беспощадно. А цнои, те и подавно верили, что наказание за воровство у кровных родственников неотвратимо. Нет-нет-нет, этого просто не может быть! Но руку Коган так и не вынул из кармана, не показал, что отец ошибся, а глаз так и не поднял. Неужели болезненная страсть охотников передалась ему через истории, рассказываемые заезжими чужаками, или через всеобщее оцепенение от страха во время хеллизии, когда люди запирались и день без убийства считался большой редкостью? Или все дело в том, что он родился именно под конец Охоты, в самый разгар кровавой бойни за мелины? Ведь следующую, через гвальд жизни, хеллизию он не мог помнить, потому жар, бред и обмороки продолжались целую луну Льяд. Халла беспомощно плакала, отпаивая сына оранговой настойкой, отец пропадал в кузне, а Кабиан успокаивал мать, как мог. Тогда он трясся точно так же, опасаясь за жизнь брата.