Финт - Терри Пратчетт Страница 29

– Я знаю одну цирюльню: видел давеча на Флит-стрит.

Времени еще полно, думал про себя Финт, надраивая ботинки, как велено, в поте лица своего заодно с новообретенной ваксой. Соломон стоял тут же, не давая отлынивать; он упомянул к слову, что ваксу купил в Польше. Похоже, нет числа странам, где Соломон побывал – и откуда в спешке уносил ноги; нечестно вынуждать его снова сниматься с места.

Финт вдруг вспомнил, как Соломон однажды достал из сейфа пепербокс – многоствольный револьвер.

«Тебе он на что?» – спросил мальчишка тогда. А Соломон, помнится, ответствовал:

«Пуганая ворона куста боится. Ну да не так уж и боится, на самом-то деле…»

Начистив ботинки к вящему удовлетворению старика – а угодить тому было непросто, – Финт бегом кинулся в направлении Флит-стрит. На улицах потеплело; и до чего же приятно было чувствовать себя чистым, хотя подержанные шмотки кое-какие сомнения вызывали: все тело свербело и чесалось! Выглядел костюм сногсшибательно, очень хотелось пройтись по улице с этакой вальяжной небрежностью, но все впечатление портил тот факт, что каждую минуту Финт принимался почесываться. Зуду на месте не сиделось, игривый такой зуд попался, ему хотелось поиграть в прятки, он то шмыгнет в ботинки, то обнаружится за ушами, а то проворно проберется в пах, где с ним довольно сложно побороться в публичном месте. Наконец Финт решил, что стоит ускорить шаг – глядишь, станет легче, – и, чуть запыхавшись, вскорости уже стоял перед цирюльней, которую заприметил вчера. Он впервые взглянул на именную табличку на двери – и с трудом разобрал: «Мистер Суини Тодд, брадобрей».

Финт вошел внутрь; помещение казалось пустым – но вот он углядел бледного беспокойного человечка; забившись в парикмахерское кресло, он что-то пил: как оказалось, кофе. При виде Финта брадобрей вздохнул, отряхнул фартук и с вымученной веселостью воскликнул:

– Доброе утро, сэр! Превосходное утречко! Чего желаете?

По крайней мере, он честно попытался вложить в приветствие хоть сколько-нибудь веселья, но с первого взгляда было понятно – чего нет, того нет. Финт в жизни не видел такой скорбной мины, если не считать того случая, когда Онан опозорился больше обычного, сожрав Соломонов ужин, едва старик отвернулся.

Мистер Тодд был со всей очевидностью не из породы весельчаков; уныние к нему словно прилипло; мать-природа скорее предназначала его на роль немого плакальщика, в чьи обязанности входит с подобающе горестным видом сопровождать гроб на кладбище, не произнося ни слова – иначе на два пенса дороже выйдет. Если бы мистер Тодд признал очевидное и не пытался изображать бодрячка, всем было бы легче; это ж все равно что череп нарумянить. Финт завороженно наблюдал. «Может, цирюльники все такие, – думал он про себя. – В конце концов, мне всего-то нужно, что постричься и побриться».

С замирающим сердцем Финт опустился в кресло, а Суини набросил на него белую простыню – жест этот можно было бы назвать театральным, если бы Суини справился с первого раза. Финт вдруг ощутил какой-то смутный, неотвязный запах – откуда-то потянуло гнилостной вонью, к которой примешивались ароматы мыла и лосьонов в баночках. «Тут ведь не мясная лавка, – подумал Финт, – так что держу пари, владелец дома взял да и пробил дыру из сортира прямо в канализацию – как только людям не стыдно!»

Простыня обмоталась вокруг Финтовой шеи – злополучный Суини тотчас же ее снял, многоречиво извиняясь и заверяя, что больше такого не повторится. Повторилось. Причем дважды. На третий раз простыня накрыла Финта более-менее приемлемым для обоих образом, и вспотевший Суини приступил к работе. Кто-то когда-то, вероятно, сказал мистеру Тодду, что цирюльник, в придачу к парикмахерским умениям, должен заучить целую библиотеку шуток, анекдотов и разнообразных острот, в том числе такие, что содержат пикантные замечания о юных барышнях – если в кресле окажется джентльмен подходящего возраста и характера. Однако тот, кто дал подобный совет, просто не учел, что Суини напрочь лишен всего того, что называется живостью, веселостью, беззаботностью или хотя бы элементарным чувством юмора.

Тем не менее Финт видел: мистер Тодд очень старается. Ох ты ж, как же он старался, прямо из кожи вон лез, пока правил бритву на ремне, – перевирал анекдоты, забывал ключевые фразы и, о ужас, хохотал над своей же шуткой, так неуклюже пересказанной. Но наконец Суини посчитал лезвие достаточно острым – и настал черед пены для бритья; ею цирюльник занялся, едва отложив бритву, сверкающим лезвием строго на север – чтобы не затупилось.

Прикованный к креслу Финт благоговейно наблюдал за происходящим; мысли его то и дело перескакивали от зрелища цирюльниковых приготовлений к образу более отрадному: то-то восхитится Симплисити при виде того, как он прифрантился – елы-палы, ни дать ни взять настоящий молодой джентльмен! Вдруг Финт заметил, что пальцы брадобрея все покрыты шрамами; хотя эта небольшая проблема ему, похоже, не мешала: Суини проворно взбивал пену с маниакальным энтузиазмом циркового клоуна. Пена летела во все стороны; перенасыщенная воздухом, она казалась почти управляемой, под стать дирижаблям: она плыла по ветру, словно стремясь поскорее вырваться за пределы этого места; то же самое желание теперь обуревало и Финта – тем более что снова потянуло гнилостным запахом: тяжелый и неприятный, он постепенно заполнял собою комнату.

– Вы в порядке, мистер Тодд? – спросил Финт. – У вас руки слегка дрожат, мистер Тодд.

Лицо цирюльника напоминало стальную маску, если, конечно, сталь способна потеть; Суини раскачивался из стороны в сторону, а глаза его, словно две дыры в снегу, глядели в нездешнюю даль, невесть куда, невесть на что. Финт принялся украдкой выпутываться из простыни, не сводя бдительного взгляда с мистера Тодда. Ох ты ж, вот те на, а теперь мистер Тодд забормотал что-то себе под нос: слова мешались друг с другом, пытаясь вырваться на волю, а некоторые так торопились удрать от раскачивающегося брадобрея, что обгоняли сами себя.

Глядь, а Суини уже стоит между Финтом и дверью на улицу и размахивает блестящим лезвием, как новобрачная по завершении обряда, высматривая, кто поймает букет…

Финт, надеясь, что не выдаст себя оглушительным стуком сердца, спокойно проговорил:

– Мистер Тодд, расскажите, что такое вы видите; наверняка что-то ужасное. Я могу вам помочь?

Бум, бум, колотилось сердце, но Финт словно не слышал. И Суини Тодд, к несчастью, тоже; его бормотание временами начинало звучать чуть более внятно. Стараясь не делать резких движений, Финт медленно и осторожно приподнялся с кресла и встал на ноги, размышляя про себя: может, опиум? Он принюхался – лучше бы он этого не делал! – нет, спиртом от этого человека тоже не пахнет. Как можно более мягким голосом Финт произнес:

– На что вы такое смотрите, мистер Тодд?

– Они… они возвращаются. Да, да, возвращаются, хотят забрать меня с собой… Я их помню… Вы, сэр, знаете, на что способно пушечное ядро? Иногда они подпрыгивают вверх-вниз, так забавно, ха, а еще – катятся по земле, и какой-нибудь парнишка… да, совсем зеленый парнишка с фермы в Дорсете или Ирландии, у которого голова битком набита всяким вздором про бои и битвы, а в кармане – неумело нарисованный портрет его девушки, а он ведь и впрямь запал ей в душу, как же – храбрый воин, едет сражаться с Бони… Этот юный герой видит, как страшное ядро катится по траве, – ни дать ни взять игра в кегли! – и как распоследний идиот зовет своих приятелей, тех, что выжили, и бежит пнуть его хорошенько, знать не зная, сколько в том ядре еще осталось силы. Хватит, чтобы оторвать ему ногу, и не только ногу. Цирюльник и хирург, это я, скорее хирург, чем цирюльник на поле боя, оно отчасти сродни скотобойне, но платят малость получше… Я их вижу перед собой, наяву… люди изломанные, изувеченные, творения Господа, изуродованные до неузнаваемости, страшно, страшно… вон они идут… они идут, они всегда идут, наши славные герои, одни служат глазами тем, кто ослеп, другие тащат тех, кто обезножел, а третьи кричат за тех, кто лишился голоса…