Запретный мир - Илья Новак Страница 29

– Ну, значит, они пока там! – заключил Матхун. – Так почему мы не атакуем? Разнести этот… а, чтоб мне пусто было!.. «вертеп разврата, полный оргий шумных» вдрабадан – это ж самое милое дело!

– Начальница помогает нам, но это не значит, что она сможет закрыть глаза на шум, который поднимется здесь, если мы сейчас, в разгар их рабочей ночи, нападем. Эти трип… – Хахмурка запнулась, ибо название борделя порождало у нее какие-то двусмысленные ассоциации. – Я хочу сказать, эти «Трепаля» – из дорогих заведений, судя по фасаду и каретам, значит, туда ходят солидные клиентки, члены муниципалитета, может быть, приближенные девочки Оторвы Малины… Половина городских прокторов кормится с этого квартала. Нет, нам надо выжидать.

– Но сколько можно выжидать, Глади? Сидишь тут под дождем, пока они там… Мне надоело ждать!

– Ждать, – твердо повторила Хахмурка. – Как минимум до трех-четырех утра, пока не уйдет или не заснет последняя клиентка… А потом напасть… – Особенности названия заведения и вообще всего квартала, где они находились, все еще воздействовали на нее. – Очень… э-э… тихо, медленно и печально… аккуратно!

Ночь продолжалась. Дождик прекратился, да и ветер стих, но уютнее на улице не стало. Горели розовые фонари. Во тьме вокруг борделя залегли хамелеоны. В пентхаузе Зигрия Матхун скрипел стулом и периодически прикладывался к фляге. Иногда доносился треск пожарной лестницы – это кто-то из отряда взбирался на крышу, чтобы сообщить о том, что все спокойно и «птички», кажется, пока в «клетке».

Опять прошли двое прокторов, пьяных компаний стало меньше. На первом этаже «Трепалей», где помимо юношей насчитывалось уже полтора десятка посетительниц, полным ходом шла разухабистая пьяная гулянка. Парни кокетливо повизгивали и смеялись неестественно высокими голосами, женщины кричали и оглашали зал с паркетом и пирамидальной люстрой хриплым хохотом. Хозяин Ан-Марк сидел у входной двери с газетой в руках. Большая часть комнат второго этажа была уже занята.

Наступила полночь, и наследная Вессантра легла спать на кровать с балдахином. Савимур, пригасив фонарик, уселась в кресло с твердым намерением не засыпать ни в коем случае, но очень быстро заснула. Гунь Ситцен, одуревший от мыльной эссенции, залез в комнату к Деби с Белом и улегся под кроватью. Крыс перебрался с плеча де Фея на мраморный столик и поблескивал оттуда красными глазами.

Сидя в изголовье кровати, Белаван привалился спиной к подушке и прикрыл глаза. Он судорожно припоминал свои познания по части ухаживания за женщинами, почерпнутые в основном из книг о Гремучем Жорже, и нервничал, гадая, стоит или не стоит попытаться хотя бы поцеловать Дебору, – де Фей не совсем ясно представлял себе, что она скажет ему на это. Чуткие мужчины, то и дело обдумывающие реакцию женщины на любой их поступок, обычно как раз ничего и не добиваются, в то время как тупоголовые малочувствительные бараны, без лишних разговоров хватающие представительниц прекрасного пола в охапку, брякающие мимоходом что-то вроде: «Я торчу от тебя, крошка!» – и локтем, не глядя, нажимающие на выключатель, чаще всего получают, что хотят.

Со своей стороны, не обладавшая вообще никаким опытом Дебора мучилась бессильным смущением.

Они делали вид, что дремлют на противоположных концах большой кровати, и воздух между ними потрескивал от резонирующих волн взаимной робости. Гунь Ситцен, отличавшийся такой же чувствительностью к чужим переживаниям, какой, наверное, отличается бойлерная подстанция, иногда начинал елозить под кроватью, и тогда доносились громкие чмокающие звуки – это хамелеон посасывал свой хвост, потворствуя курительно-дурманному рефлексу.

Прошел еще час, и Белаван с Деборой заснули. Дождь монотонно стучал по карнизу. Шум с нижнего этажа постепенно стихал. На улице привратницы затушили фонари, по опыту зная, что в такое время новые клиентки уже не появляются. Гунь Ситцен, бедный организм которого вовсю праздновал Ночь Зависимости, наконец успокоился под кроватью, впав в тяжелый полусон дурманщика со стажем.

Мерным стуком каблуков в последний раз обошедших квартал прокторов завершился еще один час, и шум на первом этаже стих окончательно. Цокая колесами по камням, уехало несколько карет. Два экипажа и легкая двуколка остались. Гостьи, занятые и не занятые на ночь юноши разбрелись по комнатам.

Тишина заползла во все незакрытые форточки, просочилась под дверями и сквозь щели в окнах. Она наполнила дом тысячами беззвучно покачивающихся в застывшем воздухе невидимых пуховых перышек и, звеня себе под нос одинокой цикадой, занялась любимым делом – молчанием.

В одной из комнат второго этажа у крупного серого крыса дернулось правое ухо. Из-за прикрытого окна и плотных занавесей до него донесся какой-то очень-очень тихий звук, а следом – далекое восклицание.

Это в пентхаузе на крыше противоположного дома задремавший было Зигрия Матхун кувырнулся со стула, влип затылком в деревянный пол, выругался и решительно заявил:

– Ну все, Глади, это уже полный… то есть «писак бездарных торжество и слава»! Пусть у них там хоть… поотваливаются с испугу, а мы начинаем – немедленно!