Кровь мага - Дэвид Хаир Страница 29

Гарун посмотрел на него с пониманием.

– Идем, брат, – сказал он мягко. – Давай помолимся вместе.

Снаружи голоса Божьих Певцов призывали верующих обратно в лоно Ахма. Казим, чье тело насытилось, однако душа была пуста, позволил новому другу отвести себя туда, где он смог опуститься на колени и молить Ахма о том, чтобы его Рамита вернулась к нему.

Или чтобы свершилось возмездие.

Богослов читал Калиштам, главу под названием «Слова огня и крови». Она была написана пророком из Гатиохии, где безусловная вера прививалась людям с рождения. Это был поэтический поток, с незапамятных времен использовавшийся для оправдания и восславления любой войны. Конвокация сказала свое слово, и старый каменный свод охотно откликнулся на призыв к оружию. Против ферангов был объявлен шихад. Казим почувствовал себя обновленным. Теперь он не один – у него появились братья, разгневанные на окружающий мир так же, как и он сам, пусть причина их гнева и была более возвышенной, чем украденная невеста.

– Что думаешь? – спросил Гарун, когда они сели пить кофе в крошечной дхабе на базаре Гешанти, где большинство торговцев и покупателей оказались амтехцами. Все мужчины вокруг были в белом, а женщины – в черных накидках-бекирах.

– Смерть ферангам! – гаркнул Казим, чокаясь с ним крошечной чашкой густого черного кешийского кофе.

Казим никогда раньше по-настоящему не задумывался об иностранцах. Да, его отец был кешийцем, покинувшим родину из-за ферангов, – однако теперь их дом был здесь, в Баранази. Гурия даже не молилась Ахму. Она вела себя как омалийская девушка, носила сари, ходила с бинди на лбу и танцевала лакхские танцы.

Гарун покачал головой:

– Послушай себя, Казим! Ты говоришь «смерть ферангам», но единственная, о ком ты по-настоящему думаешь, – это твоя девушка. Разве ты не видишь, что твоя трагедия – это часть одной большой несправедливости? Ты – молодой человек огромной отваги и яростной решимости. Не растрачивай себя на отчаяние. Ахм взывает к тебе, ждет, что ты навостришь уши и услышишь его. Ты нужен Ахму.

– Почему я?

– Я долго за тобой наблюдал. Ты – прирожденный лидер, вся молодежь идет за тобой. Ты во многом преуспел: бегаешь как ветер и сражаешься как питон. Ты необыкновенно одарен, Казим! Отложи свой фривольный образ жизни и наметь себе серьезные цели, остальные молодые люди последовали бы за тобой. Ты ищешь путеводную звезду. И эта звезда – Ахм. Тебе нужно лишь открыть ему свое сердце.

Казим уже слышал подобные речи от богословов, однако всегда говорил себе: «Да, возможно, но я женюсь на омалийской девушке, и у нас будут сотни детей». Это по-прежнему было его мечтой – и даже больше. Это было его судьбой. Одна гадалка, старуха, выглядевшая древнее самого времени, сказала, что его судьба – жениться на Рамите. Так как ее могли у него забрать? Казим будет на ее свадьбе – о да! Он посмотрит ей в глаза и спросит ее, любит ли она его, и Рамита скажет «да». А затем он убьет этого чужака и вернет свою законную невесту. Казим принял такое решение во время сегодняшней утренней молитвы. Любовь победит. Он был в этом уверен.

Должно быть, какая-то из этих мыслей отразилась у него на лице, потому что Гарун недовольно вздохнул и покачал головой.

– Ты должен присоединиться к шихаду, брат. Должен изучить путь меча. Должен помочь нам вдохновить местных мальчишек и убедить их отправиться на войну. Скажи, что присоединишься к нам, брат.

Казим твердо встретил пристальный взгляд амтехского юноши. Я должен согласиться, но моя судьба – это Рамита… Он кивнул.

– Позволь мне об этом поразмыслить. Моя сестра – и мой отец… Я не знаю, где они. Я забыл о своем долге перед ними. А Рамита – она все еще любит меня. Я знаю это!

Глаза Гаруна затуманились, однако затем он пожал плечами:

– Тогда позволь мне помочь тебе, друг мой, и если все окажется так, как ты говоришь, – то просто замечательно. А если нет… ты присоединишься к шихаду, брат?

Казим сглотнул. Если все обернется подобным образом – то куда еще мне податься?

Казим и Гарун обошли все гхаты, ступени, спускавшиеся к самой воде, ища Раза Макани. В Баранази и жизнь, и смерть были неразрывно связаны с Имуной. Город стоял на западном берегу реки, которая текла с севера на юг. Воды ее уже были грязными: по утрам на берег выходил помолиться, помыться и почиститься почти весь город, и вниз по течению плыли все мыслимые и немыслимые виды грязи и отбросов. Люди побогаче предпочитали встречать рассвет, сидя прямо на воде в маленьких лодках, чтобы не стоять в толпе черни. У местного принца была баржа, на которой он проводил ритуальные песнопения по случаю праздников. Сам принц был амтехцем, однако делал это, чтобы задобрить людей, большинство из которых исповедовало омалийскую религию.

К середине дня верующих и купальщиков сменяли прачки, стиравшие и сушившие одежду на камнях. Сборщицы навоза подбирали коровьи лепешки и скатывали их для последующего использования в качестве топлива. Люди из омалийских храмов приходили и уходили весь день, звоня в тяжелые храмовые колокола. Вниз по течению, у южной оконечности города, весь день горели погребальные костры. Оставшийся от умерших пепел сбрасывали в Имуну, и ее воды уносили его.

Солнце припекало все сильнее. Казим и Гарун обошли уже все любимые места Раза, однако никто не видел отца и сестру Казима с самого кануна Ай-Ида. Гарун предложил поискать их в храме Деваншри, где жрецы-целители организовали лазарет. Он остался ждать снаружи, а Казим зашел в храм; юноша не был приверженцем омалийской религии, однако все равно почтительно склонил голову перед статуей безмятежного бога-целителя. Из лазарета доносились тихие, жутковатые стоны больных. Глубоко вдохнув и прикрыв рот шарфом, он переступил порог.

Воздух был полон зловонных испарений и миазм. Одетые в оранжевые мантии жрецы и жрицы входили и выходили. Юные слуги все время носили воду из Имуны, чтобы мыть своих подопечных. Зал был полон больных, раненых, умирающих и стариков. Их руки пытались схватить проходившего мимо Казима. Прижавшись к стене, он смотрел, как двое мужчин несут трусившуюся от озноба старуху. Ее взгляд был невидящим, словно ей уже открылся потусторонний мир. Ощутив тошноту, юноша развернулся, чтобы уйти.

– Казим! Казим!

Подбежавшая к нему Гурия сначала крепко обняла брата, а затем дала ему пощечину. Казим тупо смотрел на нее. Его щека горела, однако разум был словно онемевшим.

– Где ты был, ленивый ушлепок?! – заорала она. – Я нашла отца на песке на другом берегу реки! Он пытался утопиться, но вода была недостаточно глубокой, а опиум так его одурманил, что он не подумал в нее лечь! – Девушка вновь обвила его руками. – Он умирает! Ты должен что-нибудь сделать!

Казим прижал сестру к себе. Некоторое время она всхлипывала, а затем повела его к безмолвной фигуре, лежавшей на соломенном тюфяке в углу. Их отец спал, крепко обхватив руками свой привезенный из Гебусалима солдатский шлем – круглый, с заостренным верхом и с изображением шакала на нашлемнике. Щеки защищала бармица. «Он будет твоим, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы носить его», – говорил Раз сыну, когда тот был ребенком, однако не доставал его уже много лет.