Реваншист. Цвет сакуры – красный - Борис Орлов Страница 29

Козельцов непроизвольно вздрогнул. Мужчина улыбался, но глаза его оставались цепкими, холодными, оценивающими. Василий отслужил срочную службу в пограничниках и не где-нибудь – на польской границе! – так что хорошо знал такой взгляд. Так смотрят через прицел или сжимая в руке рукоять ножа. По спине пробежал предательский холодок.

«Да это ж он Грушу защищать изготовился, – сообразил он. – Неужто за мазурика меня какого принимает?»

Очень осторожно, стараясь, чтобы не показалось, будто потянулся за оружием, он тоже поднял руку к карману гимнастёрки и вытащил оттуда свои документы, однако протянуть их страшному мужчине не успел.

– Это ж милицейский Вася Козельцов! – воскликнула Груша.

Волков улыбнулся и, всё ещё не отводя взгляда от милиционера, спросил:

– Твой?

Девушка покраснела так, что рядом с ней красный помидор показался бы белым, и кивнула. И тут же Василий увидел, как из глаз стоявшего напротив исчез лёд. Волков протянул руку, отводя в сторону протянутые документы:

– Волков Всеволод Николаевич. А ты, значит, милицейский Вася Козельцов? – и повернулся к Груше: – А почему гость на кухне сидит? Что же это ты, хозяюшка, гостя принять не можешь? Хоть накормила?

* * *

Через час Козельцов сидел вместе с Волковыми и Грушей за большим столом. И удивлялся. Очень удивлялся. Его принимали точно дорогого гостя. В самом деле начинало казаться, что Грушенька – просто член этой семьи. Дочь и сестра, причём любимая дочь и сестра.

Младший Всеволод Василию понравился. Крепкий такой, здоровенный парнище. Как говорил его дед, служивший ещё в старорежимной гвардии: «Такому оглоблю дай – весь базар перебьёт!» Дед, правда, говорил это о гренадёрах, но Вася почему-то был твёрдо уверен: дай молодому Волкову ту самую оглоблю да отправь на тех самых гренадёров – уцелеют только те из гвардейцев, которые успеют разбежаться или догадаются вовремя спрятаться. А если ещё и папаша соизволят помочь – разбежаться у гренадёров не выйдет.

Он завёл разговор на политические темы, стараясь прощупать новых знакомцев. Нет, ну а что? Интеллигенция, она – того… Не пролетарии, в общем. И хоть один из них – партийный, а другой – кимовец, надо же убедиться: не учат ли они Грушу чему нехорошему? Но стоило ему коснуться политики Партии и международного положения, как на него посыпались такие факты, что Козельцову оставалось только бледнеть, краснеть и стараться запоминать побольше.

– …и вот что я скажу, дорогой ты наш «милицейский Вася Козельцов», пример Венгрии и Германии показывает, что неподготовленная революция обречена на провал. Получится Советская республика Лимерик ^[62], и то – в самом лучшем случае…

Козельцов, впервые услыхавший и о такой республике, и о Лимерике вообще, беспомощно развёл руками. Он-то, по наивности, попытался вызнать отношение гостеприимных хозяев к Троцкому и его оппозиции, а теперь вдруг сам как-то незаметно оказался троцкистом, а отец и сын Волковы с добрыми улыбками размазывали его точно масло по хлебу.

Груша, которая весь день рядом с образованным и «городским» Васей чувствовала себя как-то не в своей тарелке, не удержалась и тихонечко захихикала. Козельцов не обратил на это внимания, но оба Всеволода заметили и постарались тут же повернуть разговор на другую тему, не желая обижать оказавшегося вполне симпатичным милиционера. Ну а то, что его образование находилось не то, что ниже плинтуса, а где-то в районе подвала – что ж. Парень ещё образуется, видно же, что к знаниям тянется. И вовсе он не виноват, что родился в деревеньке, где и сегодня ещё вряд ли все в курсе того, что земля круглая, а не плоская и не лежит на трёх китах.

Старший Волков выставил на стол бутылку коньяка, Груше налили лёгкого вина, взялись за песни, и Василий с изумлением слушал проникновенные слова из будущего, которые родились в другие времена, в огне других, куда более страшных войн…

Когда закончились песни на русском и сербском языках, Всеволод Николаевич исполнил несколько любимых им песен Ирландской Республиканской Армии. Сын взял на себя труд перевести их, и Вася с Грушей, замерев, словно мышки, смотрели на старшего Волкова, словно выплёвывающего злые слова: