Две стороны неба - Алексей Корепанов Страница 28

И были луга, совсем как в кино, пестрые от цветов, а там, где трава темнела, набухая от влаги, под ногами чавкало и босые ступни холодели от воды. Это называлось болотом.

И было еще небольшое ржаное поле, тянувшееся вдоль тропинки, и среди ржи колыхались синие огоньки каких-то цветов. А потом тропинка втекала в песчаную дорогу, которая колола ноги, потому что ветер накидал в горячий песок шишки и сухие хвоинки.

И было здесь небо, которое не сравнить ни с чем, потому что оно парило в вышине за чертой всяких сравнений, и тысячи и тысячи слов, придуманных всеми людьми за долгие-долгие столетия, не годились для того, чтобы описать его.

Те, давние уже, первые мгновения встречи с Землей… Уходящая к далекому-далекому горизонту равнина космодрома, солнце, бьющее в лицо, свежий ветер и пронзительное ощущение необъятности мира. Он стоял, вцепившись в поручни трапа, и кружилась голова, и он боялся разжать руки, потому что ветер мог подхватить его и бросить с размаху в эту жуткую необъятность, в которой он моментально растворится, рассеется, утонет в запахах, гуле моторов, неописуемом сиянии солнца. Он стоял ошеломленный, уничтоженный беспредельностью, и с ужасом чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и с огромным трудом подавлял желание повернуться и прыгнуть в спасительный полумрак открытого люка, доползти до каюты и сжаться в комочек под одеялом, накрыв голову подушкой. Мир оказался устрашающе, уничтожающе огромным, и навалился так внезапно, так сразу, что никак не прийти в себя…

А потом была небольшая светлая комната. Очень тихая комната. Мягкие кресла, окно во всю стену, а за окном зеленый дым деревьев, желтые полосы дорожек, чистых, как солнечные лучи, и солнечные пятнышки, разбросанные в высокой траве. Цветы в больших вазах, низкий столик и возле него, в кресле, — пожилой человек, чем-то похожий на Паркинсона. Человек дружелюбно смотрел на Роберта.

— Познакомимся? — сказал человек, и его английская речь прозвучала немного непривычно.

«Кто он — поляк, француз или русский?»

Роберт уже знал из бесед на патрульном корабле, что английский давно стал межгосударственным языком и его учат в каждой стране наряду с родным.

— Меня зовут Юрий Либетрау.

«Значит, русский или немец. Впрочем, какая разница?…»

— Роберт Гриссом.

«Вот он — допрос! Осторожно! Отвечай, только обдумав каждое слово, потому что разговор, конечно, незаметно фиксируется…»

— Гриссом? — Либетрау чуть подался к нему. — Сын?

— Сын!

Либетрау молчал.

«И кресла специально мягкие поставили, — подумал Роберт. — Чтобы легче было расслабиться и проговориться. Чуть пожестче бы!»

Сиденье под ним сразу стало твердым, и он чуть не вскочил на ноги.

Либетрау улыбнулся:

— Как тебе Земля, Роберт?

«Спокойно! Какой-нибудь преобразователь биотоков…»

Он пожал плечами и процедил сквозь зубы:

— Еще не разглядел.

Он опустил голову, прикинулся, что углубленно изучает узорчатый пол, а на самом деле напряженно ждал, когда этот русский немец кончит ломать комедию и возьмется за дело по-настоящему.

Либетрау задумчиво смотрел на Роберта, слегка постукивая пальцами по столику.

— А в кино видел Землю?

Роберт, подумав, кивнул. Вопрос как будто не скрывал никаких ловушек.

— Похожа?

— Можно ближе к делу?

Либетрау перестал барабанить по столику.

— Можно. Ты чему-нибудь учился?

— А как же! Я умею водить бот, стрелять и пить виски прямо из горлышка.

— Та-ак! — протяжно и грустно сказал Либетрау. — Ну а читать и писать?

Роберт прищурился и с удовольствием произнес:

— Представьте себе, мы умеем читать и писать. Лично я окончил полный курс школы, по учебникам, разумеется, и с обучающими автоматами, читал Канта, Фрейда, Платона, «Капитал» и прочее.

— Ну и как? — с оживлением спросил Либетрау.

— Что — «как»?

— «Капитал». Одолел до конца?

— Н-нет… — немного смущенно признался Роберт. — Но знаю, что экспроприаторов надо экспроприировать!

Либетрау неожиданно звонко захохотал, откинувшись на спинку кресла и хлопая себя по коленям.

— Мо… лодчина! — едва выговорил он сквозь смех.

— А экспроприаторы — это вы! — выкрикнул Роберт.

— Это как посмотреть, — сказал Либетрау уже серьезно. — С чьей точки зрения. Ну вот что, Роберт Гриссом. Очень хорошо, что ты самостоятельно прошел полный курс школы и читал Платона и «Капитал». Но тебе не кажется, что знания твои несколько устарели? Лет так на тридцать.

Роберт промолчал.

— Сколько тебе сейчас? — спросил Либетрау.

— Шестнадцать.

Либетрау опять задумчиво забарабанил по столику и вдруг задал совсем уж непонятный вопрос:

— А что тебе больше нравится: физика, биология, история?

Роберт насторожился. Ему было непонятно, куда клонит Либетрау.

— Мне все равно.

— Хорошо! — Либетрау решительно встал, пригладил седеющие волосы и подошел к окну. — Коротко о нашей системе образования. Десять лет отводится на изучение общеобразовательных дисциплин. В одиннадцатом классе учащиеся тоже знакомятся с новейшими данными в разных областях науки, но главное там — специализация. Записываешься в класс химии, или класс математики, или класс географии — что больше по душе. А через год, получив соответствующую подготовку, поступаешь в высшее учебное заведение. Поясняю: выбрал историю — значит, в одиннадцатом изучаешь, в основном, ее, а также сопутствующие дисциплины: этнографию, источниковедение, археологию и так далее. Понятно?

— Не совсем, — удивленно ответил Роберт. — При чем здесь школа?

Либетрау подошел к нему, наклонился над креслом:

— Я не зря привел в пример историю. Она дает наиболее полное представление о развитии человеческого общества, согласен? Мне кажется, такие сведения тебе не помешают, а потому жить ты будешь в школе-интернате, вместе с ребятами, которые осенью пойдут в класс истории. Тебе полезно будет с ними пообщаться. Учиться будешь по отдельной программе, а потом сможешь сам выбрать предмет, который тебя заинтересует.

Либетрау похлопал Роберта по плечу и опять сел за столик. Роберт растерянно смотрел на него.

— Это… приказ?

— Почему? Высшее образование обязательно для всех. Неучам у нас делать нечего.

— А заводы?

— Что — «заводы»?

— У станка-то можно и без высшего!

— Роберт, дорогой! — тихо, но внятно сказал Либетрау. — У нас давным-давно никто не стоит у станков. У нас заводы-автоматы. Ничего, поживешь здесь неделю, узнаешь кое-что о нашей жизни, а потом на Волгу, в сосновые леса, учиться. Договорились? Тогда у меня все.