Блудные братья - Евгений Филенко Страница 28

— Он решил остаться. Ему трудно ходить.

— Нет! — почти закричал Кратов. — Он должен идти с нами. Пускай все идут! Уговорите его…

— Успокойся, — сказал невидимый Стас Ертаулов. — Я и сам не решил еще, идти мне с тобой или нет.

— Только посмей исчезнуть, — пригрозил Кратов. — Ты смерти моей хочешь?..

Ответа он не услышал, потому что милостиво позволил себе лишиться чувств.

* * *

«Здесь холодно, — проворчал Олег Иванович Пазур. — Нужно было одеться по погоде. Да только кто же знал, что это будет за погода…» Он сидел у костра, протянув к огню по-старчески высохшие руки. Светящиеся языки, медленно извиваясь, всплывали к беспросветному черному небу в пронзительно-ярких созвездиях. Они казались лишь призраками живого пламени, нарисованными над грудой сухих веток. От них даже не было дыма. Кратов осторожно потянулся и провел ладонью над костром. «Этот огонь не греет, мастер», — сказал он одеревеневшими губами. «Но и не обжигает, — усмехнулся Пазур. — Если не сунешь руку в самое пекло… Что ты здесь делаешь. Второй?» — «Не знаю. Я здесь случайно. Должно быть, это просто бред. Меня укусила змея. Наверное, я умираю». — «Не болтай глупостей! От этого не умирали уже во времена моего соплячества. Тебя кусали, грызли и пытались жевать куда более опасные твари из самых негостеприимных мест этой Галактики… — Пазур насмешливо фыркнул. — Тоже, вещий Олег сыскался!» Лицо мастера, наполовину скрытое в тени, выглядело по-обычному недовольным, словно его обладатель только что съел целый лимон вместе с кожурой и семечками. А после того, как он невольно упомянул собственное имя, сделалось совершенно желчным. «Ты думаешь, правильно ли ты поступил, — продолжал Пазур. — Нужно ли было связываться с этим металлическим тараканом-дредноутом… следовало ли вытаскивать Ертаулова из его скорлупы…» — «Ничего я не думал, — возразил Кратов. — С тех пор, как я вернулся на Землю, с логикой моих поступков творится что-то неладное. Я просто бросаю камни по кустам. В надежде, что однажды спугну зайца».

«Или медведя, — пробурчал Пазур. — Или этого… шерстистого носорога. Есть одно жизненное наблюдение, сделанное, кажется, еще древними греками. Эллины много размышляли о неотвратимости, роке, судьбе. Что где-то в укромном уголке сидит старая Мойра и каждому прядет свою пряжу-судьбу. И ничегошеньки от самого человека не зависит, коли ему уготована кем-то посторонним и невидимым такая жизненная нить. „Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет: кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют“. А еще где-то бродит сердитая Ананка с кнутом… Они там, у себя шагу ступить не могли без оракулов, которые диктовали им вышнюю волю. Потом римляне назовут все это „фатумом“, после чего окончательно сопьются, совратятся и деградируют… Просто удивительно, что при такой покорности судьбе кто-то мог еще совершать какие-то поступки и подвиги. Строить поразительные храмы, ваять превосходные статуи, сочинять потрясающие трагедии… Могли бы просто сидеть и перебирать четки». — «Не ожидал увидеть в вас такой интерес к древним грекам!» — «А что ты вообще обо мне знал? Только то, что я сварливый старик со скверным характером. Да еще и фанатик… И потом — мне вовсе не обязательно помнить наизусть „Илиаду“. Достаточно, что ты еще помнишь кое-что. Вот, например: „Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют! Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто гибель судьбе вопреки на себя навлекают безумством?“» — «Это „Одиссея“, мастер». — «Ну, неважно… Ты просто пытаешься убедить меня, а точнее — себя, чти никакая Мойра не в состоянии выпрясть тебе жизненную нить без твоего деятельного участия». — «Я не в ладах с фатумом. Мне больше по душе слово „карма“. Я сам предпочитаю мостить дорогу своей судьбы из разновеликих камней своих поступков». — «Карма, гм… Или точнее сказать, „Судьба по прозвищу „Удача“?“ — Кратов не отвечал, и мастер, нахмурившись, продолжал: — Не думаю, что ты в состоянии все решать за себя в этой жизни. Откуда берутся те камни, которые ты частью укладываешь в свою судьбу-дорожку, а частью безоглядно швыряешь по кустам? Все очень сложно, парень, а ты любишь, чтобы было просто и ясно. И тебя злит неприятное открытие, что по-твоему никогда не будет. Ты чувствуешь, как кто-то или что-то незримо и жестко управляет тобой, и с отчаянным упорством пытаешься сбросить с себя эту невидимую ведущую лапу. Ты ненавидишь быть пешкой в чужой игре. Козырем в чужой партии. Поломать чужую игру — для тебя самое милое дело. Ты обожаешь быть трикстером, верно?» — «Да, это больше мне подходит…» — «Но, может быть, вначале тебе следовало бы ознакомиться со ставками, которые сделали игроки? И тогда бы ты уже не так своевольничал, а?» — «Может быть, мастер. Но загвоздка в том, что никто не торопится поделиться со мной своими секретами. И даже не очень-то намерен внятно изложить правила самой игры». — «Ты не хочешь быть пешкой, — повторил Пазур. — Ты не хочешь быть даже ферзем. И трикстер для тебя лишь паллиатив… А хочешь ты быть игроком, не так ли?» — «Пожалуй…» — «Но это невозможно. Поверь мне, „этого не может быть, потому что этого не может быть никогда“. Ты даже предположить не можешь, какие игроки устроились за игровой доской». — «Я могу предположить…» — «Хорошо, пусть можешь. Тогда ты должен понять, что даже пешкой быть в такой партии — честь высокая и благородная. А уж если мыслить категориями более понятного и любимого тобой маджиквеста, то удел трикстера — это тот максимум, какой игроки могут предложить отдельно взятому человеку». — «Не считайте меня самонадеянным наглецом, мастер. Я трезво оцениваю свои силы. И я, конечно же, понимаю, что не могу состязаться с Хаосом на равных». — «Тем более, что никакого Хаоса не существует. Что бы не внушал тебе этот чешуйчатый мешок… тектон Горный Гребень». — «Почтительности в вас, Олег Иванович, ни на грош!» — «В моем-то теперешнем состоянии?! — хохотнул Пазур. — Только мне и забот, что реверансировать да распинаться бог весть перед кем… А ты сам никогда не задумывался над тем, что слишком уж мы, люди, доверчивы к чужеродным оракулам?» — «Мы — достойные потомки древних эллинов», — серьезно ответил Кратов. «Ладно, оставим это. У тебя будет еще время разобраться. И повод, кстати, тоже… — Примерно с минуту Пазур молча смотрел на кисейное трепетание костра перед собой. — Видишь это пламя? — спросил он наконец. — Оно почти не греет. Оно не обжигает, если пронести над ним ладонь. Оно кажется вполне безопасным, но при всем том остается пламенем. И если ты впихнешь туда всю руку, тебе это не причинит вреда. Так что не бойся огня, парень». — «Я уже не боюсь открытого огня, мастер. Я давно излечился». — «Вот и славно. Ты можешь смотреть на огонь. Ты можешь поиграть с ним. Вне всякого сомнения, ты можешь употребить его для освещения своих ночей. Или просто для созерцания в минуты размышлений. Огонь очень подходящ для созерцания… Но никто не заставляет тебя лезть в огонь руками, ногами и тем более головой. Ты понял, о чем я?» — «Кажется, да. Я все правильно делаю, ведь так? И если я снова не полезу с головой в тот… огонь… что все еще тлеет на потерянном „гиппогрифе“… он меня не сожрет?!»

«Пошел-ка ты вон отсюда!» — скомандовал Пазур.