Евангелие от Тимофея - Николай Чадович Страница 28

В сторону полетели щепки, доски, брусья, какая-то труха, и вскоре на белый свет была извлечена еще одна бадья. Не стоит даже объяснять, что последовало за этим: ликование Головастика, одобрение Ягана, брань бабы, мои аплодисменты. Только Шатун никак не отреагировал на это событие.

Бадья снова пошла по рукам. Буль-буль-буль. Мужичок уже обнимался с Яганом, как с родным братом.

– Верно говоришь! Правильно говоришь! – Он согласно кивал лохматой головой. – Ну что раньше за жизнь была? Никакого порядка! Каждый сам по себе. Жили где придется. Бродили где придется. Ели что придется. А теперь по-о-рядок! Живем где положено. Идем куда пошлют. Едим что разрешают. Никаких забот. А когда голова от забот свободна, руки сами в дело просятся. Разве не так?

– Так, – подтвердил Яган, – клянусь Тимофеем!

– Тогда пой. Удачи тебе!

– И тебе… – (Буль-буль-буль.)

– Мне не надо. Мне в Прорву утром.

– Запамятовал, прости.

– Прощаю. Тебе все прощаю. – (Буль-буль-буль.) – Опять же, как со стариками хорошо стало. Пользы ведь от них никакой, только болтают много. То не так, это не так. Корми их, лечи. А теперь все по справедливости. Не можешь дело делать, значит, прочь. Не мешай людям. Сам в Прорву прыгай, пока не спихнули. Нечего народ глупыми речами смущать.

– И не жалко тебе их? – встрял в разговор я.

– Чего засохшее дерево беречь?

– Даже отца с матерью не жалко?

– Какой отец? Какая мать? Ты ошалел, что ли, братец? Баба дите родит, покормит немного и сразу другой отдает. А ей потом взамен другого. И так все время. Спра-а-а-ведливо! А то раньше как – нянчишь его, нянчишь, холишь его, холишь! Все для него. Себе даже в ущерб. А сколько с соседями ссор из-за детей было? А толку-то: ни любви, ни благодарности.

– Завидую я тебе. – Яган облобызал мужичка. – От всей души завидую. Ну какие у тебя заботы могут быть?

– Никаких. – (Буль-буль-буль.)

– А я, когда в Друзьях состоял, хлебнул горя. Побольше, чем ты браги. То скажешь не к месту, то промолчишь не вовремя. Знать надо, когда лизнуть, а когда куснуть. Спать ложишься генералом, просыпаешься колодником. Вот ответь мне на простой вопрос, только честно. Жаб кушать любишь?

– Люблю, если угостят. Скрывать не буду.

– Молодец! А я вот не могу. Боюсь. Скажи, это справедливо? Кому лучше живется – тебе или мне?

– Мне, само собой.

– Тебе, тебе, – подтвердил Головастик с самым серьезным видом. – Таким, как ты, все завидуют. Особенно генералы. Им, беднягам, все за тебя делать приходится. И думать, и командовать, и даже жрать. Это же непосильный труд! А тебе что – вкалывай да воюй. Воюй да вкалывай.

– Посмотри на него, – свистящим шепотом произнес Яган, прижимая голову мужичка к своей груди. – Ты думаешь, он простой пустобрех? Нет, он опасный лжец, он хитрый пакостник. Вот из-за таких, как он, все наши беды. Пока не истребим их, не будет порядка.

– Сразу начнем истреблять или погодим?

– Сразу. Сейчас! Только выпьем! – (Буль-буль-буль.) – Истреблять так истреблять. Вставай! – (Буль-буль-буль.)

– Ноги не держат.

– И меня.

– Тогда отложим это дело до завтра. Никуда он не денется.

– Отложим. Правильно. Не денется никуда. – Яган тупо уставился на то место, где только что сидел Головастик. – Хотя уже делся…

– Ну и плюнь. Не расстраивайся. Лучше выпей.

– Давай. – (Буль-буль-буль.) – Молодчина! Хвалю! Да на таких, как ты, вся Вершень держится. Не зря вас кормильцами зовут. Хвалю! Завидую!

– Так оставайся с нами жить. Хором пустых хватает. В жены можешь Раззяву взять. А хочешь, мою бабу бери. Она все равно завтра вдовой станет.

– А ты сам кого посоветуешь?

– Лучше Раззяву. С моей жить – что навоз жрать. На любителя вещь.

– Хорошо. Я подумаю. Хотя нет. Легкой жизни мне не надо. Меня дела ждут. Неотложные. Хочешь со мной идти?

– А Прорва?

– Ах да! Опять забыл!

В это время в глубине хижины раздался грохот. Из темноты вывалился Головастик. Его по пятам преследовала хозяйка и колотила каким-то кухонным инструментом: не то ухватом, не то ручкой метлы. Попутно отвесив несколько тумаков и супругу, она хлобыстнула браги, пожелала всем нам вскорости подохнуть и снова скрылась в своем углу.

– Правильно ты говоришь, братец. Дура твоя жена, – сказал Головастик как ни в чем не бывало, затем сплюнул себе на ладонь и стал внимательно рассматривать плевок. – Ничего в хороших песнях не понимает.

– А зачем ты к ней петь полез? – хохотнул мужичок. – Нам пой. Мы понимаем.

– Подожди, зуб шатается. Оставь глоток.

Лично я пить уже больше не мог. Хотя желал. Мне мешал смех. От смеха тряслись руки и щелкали зубы. Все смешило меня: и разбитая губа Головастика, и невразумительные тирады Ягана, и брань хозяйки, и мрачная физиономия Шатуна, и шустрая беготня вконец осмелевших тараканов. Вскоре веселье стало общим. Головастик шутки ради надел Ягану на голову бадью (не ту, из которой только что отпил, а первую, уже пустую). Но, как выяснилось, это только казалось, что она пустая. Кое-как отплевавшись и осушив руками волосы, Яган хладнокровно собрал с рогожи все объедки и размазал их по роже хохочущего Головастика. Внезапно толпой явились дети, нагруженные добычей – дынями, сладкой редькой, какими-то грибами. Все это пришлось как нельзя кстати. Бадья быстро пустела. Факел несколько раз падал, но по счастливой случайности хижина все никак не загоралась. Трогательное братание между Яганом и говорливым мужичком закончилось дракой. Противники, не вставая на ноги, пихали друг друга руками и, как бараны, бодались лбами. «Дерьмо ты, – мычал Яган, – а не кормилец!» – «А ты дармоед, – отвечал мужичок. – Стервятник!» – «Вот погоди, стану опять Другом, доберусь до тебя!» – «А мне плевать! Я одной ногой уже в Прорве!»

Все дальнейшие события совершенно перемешались в моем сознании. Помню, как общими усилиями доламывали пол в тщетных поисках браги. Помню, как отправляли экспедицию к соседям. «Спалю, если не дадут! – орал мужичок. – Всех спалю!» Помню, как принесли взятую с боем брагу и снова сели пить. Помню Головастика, вместе с детьми исполнявшего посреди хижины какой-то дикий, совершенно неритмичный танец. Помню пьяную хозяйку, страстно обнимавшую еще более пьяного Ягана. Помню вонючую струю, вливающуюся в мое горло. Помню вопли, толчки, боль, рвоту, вспышки факелов…

Очнулся я от беспощадного удара под селезенку, и, судя по моим ощущениям, это был далеко не первый такой удар. Кто-то размеренно, без особой злобы лупил меня ногой под ребра, словно я был не драгоценной человеческой личностью, а подыхающей клячей или разлегшимся посреди дороги упрямым ослом. Я дергался, тупо мычал, хлопал глазами, но все никак не мог сообразить, где же это я и что со мной происходит. Жуткая головная боль мешала сосредоточиться, организму срочно требовалось не меньше полведра холодной воды, а еще лучше – огуречного рассола, руки и ноги совершенно онемели.