Как проиграть в войне времен - Макс Гладстон Страница 28

Я люблю тебя. Если ты дочитала до этого места, мне больше нечего тебе сказать. Я люблю тебя, и я люблю тебя, и я люблю тебя, на поле брани, в полумраке, в выцветших чернилах, на морозном льду, окропленном тюленьей кровью. В древесных кольцах. В обломках планеты, умирающей в космосе. В кипящей воде. В жале пчелы и крыльях стрекозы, в звездах. В дебрях одинокого леса, где я скиталась в юности, задрав голову к небесам, – уже тогда ты за мной приглядывала. Ты просквозила через всю мою жизнь, и я знала тебя еще до тех пор, как узнала.

Мне известны твое одиночество и твоя выдержка; ты – сжатый кулак, ты – лезвие ножа, осколок стекла в зеленом сияющем мире Сада. Но и в моем мире тебе не нашлось бы места. А я бы хотела взять тебя под руку и показать, откуда я родом, что я клялась творить и защищать. Не думаю, что тебе бы понравилось, но я мечтаю увидеть свой мир отраженным в твоих глазах. Я бы хотела увидеть твою косу, а потом оставить все эти ужасы позади и вдвоем найти другую. Вот и все, о чем я теперь мечтаю. Тихий дом, собака, зеленая трава. Держать тебя за руку. Вести пальцами по твоим волосам.

Я даже не знаю, каково это, а ты…

Прости, нет. Если мы уже здесь, если ты повела себя так эгоистично… Но это я в сердцах. Я бы соперничала с тобой вечно. Я бы дралась с тобой во всех временах. Я бы завербовала тебя и завербовалась к тебе. Я бы сделала все для тебя. Я и так сделала очень многое и сделала бы еще столько же, и даже больше. Однако вот она я, как полная дура, пишу тебе в последний раз, а ты, полная дура, в последний раз читаешь. Во всяком случае, в нашем сумасбродстве мы едины.

Как я надеюсь, что ты никогда не прочтешь этих слов. Я пишу их – и меня воротит. Я знаю, сколько боли тебе придется снести, чтобы дочитать до конца. Всегда слишком поздно говорить то, что должно быть сказано. Я уже не могу помешать тебе. Не могу спасти. У нас осталась только любовь – любовь вопреки времени и смерти, вопреки всему, вознамерившемуся раздавить нас. Ты так много дала мне: историю, будущее, покой, что позволяет дописать эти строки, хотя мое сердце разбито. Надеюсь, и я дала тебе что-то взамен – и думаю, ты захочешь, чтобы я знала об этом. А то, что создано нами вдвоем, выстоит, как бы мир ни переплетался против нас. Оно есть и будет вовеки.

Что же мне делать, небо? Озеро, что? Синешейка, ирис, ультрамарин, как может быть что-то еще, когда все уже решено? Решено, но не кончено – вот мой ответ. Мы будем всегда.

Драгоценная, глубочайшая Блу… В конце, как и в начале, и в каждом отрезке, – я люблю тебя.

Рэд.

Рэд появляется слишком поздно.

Она вообще не должна здесь находиться. Комендант будет следить в оба, ведь это ее долгожданный триумф. Рэд плевать.

Ей редко снятся сны, но этой ночью ей приснились комедианты и пустые подмостки, и Блу, надкусывающая отравленную ягоду, и Рэд проснулась от собственного крика, вся в испарине, с привкусом смерти во рту и чувством смутной неопределенности, не оставившим сна ни в одном глазу, как будто стекло в ее душе треснуло. Ее охватил ужас. Она отказывалась верить истории и донесениям шпионов.

Волокна жгутся, когда в них входишь. Рэд выстригает себя из воздуха и попадает на грязную, смердящую нечистотами улицу в верховьях какого-то из Альбионов, выстуженного бледным солнцем в небе цвета сыворотки. На ней – брюки, длинный камзол, прозрачные перчатки; местные жители смотрят на нее, как на голую. Ее появление вызывает волны. Долго она здесь не задержится. Сад в панике пускает вверх по косе молодые побеги, торопясь догнать ее, поймать, убить; комендант, чувствуя это, посылает на перехват собственных агентов.

К черту их всех.

Рэд знает аптеку, наблюдала за ней издалека и теперь врывается в марево удушливых запахов – сухофрукты, травы, тяжелые металлы. Со стен свисают комнатные растения в разной степени обезвоживания, алхимик-аптекарь консультирует посетительницу – убитую горем вдову. В изумлении и испуге они таращатся на Рэд, но та пригвождает их к месту взмахом перчатки. Она взбегает по лестнице, находит комнату подмастерья. Стучит один раз, рычит, срывает дверь с петель.

Там, растянувшись на кровати, лежит она.

Может показаться, что она просто спит, укрытая солнечным светом, но это не так. Кровь уже запеклась. Рэд хотела, чтобы яд был безболезненным, но люди Сада – Блу – держатся за жизнь цепко, и для того, чтобы разорвать эту связь, нужны беспощадные меры. Блу держалась изо всех сил, чтобы… Рэд сначала не может даже в мыслях произнести слово «умереть», но это малодушие с ее стороны. Все случилось по ее вине. Самое меньшее, что она может сейчас сделать, – это принять правду. Начнем сначала.

Блу держалась изо всех сил, чтобы умереть, сохранив лицо. Рэд видит ее боль только потому, что знает, где искать, а еще она знает, как выглядит Блу, когда что-то скрывает.

Ее лицо неподвижно. Челюсти сжаты, губы едва приоткрыты. Грудь не поднимается и не опускается. Веки разомкнуты, между ними видны белки глаз, налитые кровью.

Одной рукой она прижимает к груди письмо. На письме – имя Рэд. Ее настоящее имя. Блу не должна его знать. Впрочем, она никогда не утверждала, что не знает. Прощальное признание. Прощальная насмешка.

Письмо запечатано.

Небеса вот-вот треснут.

Мир опустел, его бесчисленные косы спутались в лишенные смысла патлы, будто слипшиеся от жвачки. Пусть умирают.

У кровати Рэд падает на колени. Она гладит Блу по волосам и запускает в них свои пальцы. Ощущения совсем не те, что она себе представляла, и эта финальная ирония кажется самой горькой. Рэд сжимает локоны в руке, задевает скальп, чувствует холод и позволяет слезам затопить ее беззвучными рыданиями.

Небо за окном меняет цвет. Вьюнки прорастают из мертвых половиц. В ухоженном Саду и в холодных коридорах Агентства трубят тревогу. Агент разоблачен, в опасности, мертв. Монстры лезут по косе вверх, чтобы найти ее, убить, спасти.

Она прижимает к себе Блу – тело уже остыло и закоченело. Мир содрогается, и темнеет небо. Сад охотно спалит дотла всю эту прядь, лишь бы не дать заразе распространиться вниз.

Но когда снаружи становится черным-черно и начинают раздаваться крики, Рэд, повинуясь трусливому порыву, хватает письмо и сбегает.

Она стремительна и неистова, и в отличие от своих преследователей ей все равно, отыщет ли она когда-нибудь дорогу домой. Она скользит между волокнами. Города расцветают и увядают вокруг нее. Умирают звезды. Сдвигаются материки. Все берет свое начало, и все терпит крах.

Она останавливается на утесе у самого конца света. Грибовидные облака раздуваются на горизонте, пока какие-то остатки остатков человечества стирают себя с лица земли.

Трясущимися руками она поднимает письмо. Печать на нем – клякса, точка, концовка. Оно смеется над ней, красное, как сама Рэд, и такое же голодное. Рэд хочет затаиться у него в зубах, спрятаться в пещере рта, где она будет проглочена, съедена, а потом и вовсе исчезнет. Последнее письмо. Блу стоило послушать совета Рэд. Стоило пуститься в бега. Как она могла так умереть? Как она вообще могла умереть?