Мертвая долина. Том второй - Александра Лисина Страница 28

А потом из круга раздался слабый стон.

Очень тихий, едва уловимый, но определенно женский. Услышав который, я аж заледенела от страшной догадки и тревожно замерла, откровенно боясь поверить в то, что услышала. Однако стон повторился. А потом повторился в третий раз. Немного громче. И на этот раз заметно пересилив выводимую жрецами песнь, заодно приобретя откровенно неприятные нотки.

О боже…

Мне стало совсем плохо.

Что они там творят?! Неужели?!.

У меня даже скулы свело от одного только предположения. А потом я плюнула на осторожность и почти бегом кинулась в ту сторону, внутренне холодея все больше, тщетно отгоняя от себя одну нехорошую догадку и стараясь не думать о том, что стану делать, если она вдруг подтвердится.

Я была уже в полусотне шагов от цели, когда отвратительно размеренное пение неожиданно взвилось под самый потолок, а потом так же внезапно прекратилось. Всего в полусотне шагов, когда размытая тень в круге перестала ритмично двигаться, походя на чудовищный маятник. В какой-то жалкой полусотне шагов, когда жрецы устало опустились вокруг открывшегося алтаря на колени, склоняя бритые головы до самого пола. И когда последний из них медленно отошел от высокого, почти по пояс, алтаря, на котором осталось белеть обнаженное женское тело.

Жрец, как я осознала во внезапном ступоре, был совершенно наг. Высок, что среди населения Во-Аллара являлось большой редкостью, худощав и почти так же смугл, как настоящие скароны. Разумеется, обрит наголо. Мускулист, словно все свободное время только и делал, что упорно занимался спортом. Покрыт с ног до головы мелкими капельками пота. И еще он тяжело дышал, как после трудной работы. Но лица я по-прежнему не видела – оно было закрыто вырезанной из дерева маской. А вот все остальное зато разглядела в подробностях. Особенно следы крови на его обнаженных бедрах. И такие же алые разводы на белоснежной скатерти, укрывающей алтарь целомудренной простыней.

Осознав, что безнадежно опоздала и не успела помочь, я замерла, дрожа от ярости и едва сдерживаясь, чтобы не ринуться вперед и не снести ему бритую башку. Никогда раньше не испытывала ничего подобного. Никогда мне еще не доводилось убивать людей. Однако сейчас меня просто перекосило от бешенства, буквально переполняло яростью. И лишь бесценный опыт Харона, заставляющий сохранять равновесие, даже оказавшись лицом к лицу со смертельно опасной Тварью, заставил меня остаться на месте.

– Встань, дочь моя, – вдруг глухо уронил из-под маски насильник. – Поднимись. Твоя жертва принята: владыка благоволит тебе.

– Благодарю, мой господин…

– Иди ко мне. Прими свою награду.

– Да, господин. Позволь к тебе прикоснуться?

Я вздрогнула, услышав срывающийся шепот, а потом и отпрянула, когда с алтаря послушно поднялась совсем еще молодая девушка, чье лицо тоже было закрыто причудливо выполненной церемониальной маской. У нее на теле еще виднелись багровые следы от чужих пальцев. По обнаженным бедрам тоже струилась кровь. На подбородке виднелась свежая ссадина, как если бы ее укусили чьи-то острые зубы. Но при этом она совсем не выглядела испуганной. Не рыдала, не плакала. Только губу прикусила, ступив босыми ступнями на холодный пол. А потом опустилась перед таким же обнаженным жрецом на колени и, поцеловав его окровавленные чресла, смиренно повторила:

– Благодарю тебя, господин.

Я растерянно села прямо там, где стояла, не в силах понять, осознать, принять эту чудовищную правду. Над девчонкой фактически надругались, ее почти изнасиловали, ей порвали все, что только можно, а она… благодарна?! Целует его?! Не стесняясь ни присутствия жрецов, ни собственной наготы, ни увечий, ни даже того, что это – противоестественно?! Да еще целует так, будто страстного любовника, от которого просто без ума?! Добровольно?! На колени перед ним встает, как перед богом?!

Вашу мать… да что тут творится?! Что это за бред?! Может, я сплю?

– Ступай и ничего не бойся, – ровно сказал из-под маски жрец, небрежно набрасывая на бедра кусок протянутой кем-то ткани. – Когда родится ребенок, принесешь его в храм. Он станет одним из нас. А до этого дня ты – неприкосновенна. Дарэ.

– Дарэ, – слаженно прошелестело по пещере.

Некромант протянул в темноту смуглую руку, выхватил откуда-то знакомый до боли красный шнурок, накинул на предоставленное с готовностью девичье запястье, будто отмечая его этим знаком. А потом небрежно кивнул, набросил на плечи черно-золотую мантию и неторопливо удалился, больше не уделив униженно склонившейся перед ним девушке ни толики своего внимания.

Я оторопело проследила за тем, как следом за ним потянулись в темноту остальные жрецы. Как перед каждым из них незнакомая девчонка угодливо прогибалась и еще более униженно кланялась, чиркая набухшими от возбуждения сосками по холодному камню. Как они медленно и неторопливо удалялись, не удостаивая ее даже взглядом. И как один за другим пропадали в темноте, уходя куда-то влево и вглубь пещеры, где, вероятно, имелся не замеченный мною раньше выход.

Сколько это длилось, не знаю. В тот момент меня поразил совершенно необъяснимый ступор, из которого я никак не могла выйти. То, что случилось, было чудовищно. Страшно. Я ничего не понимала. И больше всего не понимала девушку, которая была готова унижаться и ложиться под некроманта за какой-то драный шнурок, сулящий ей мимолетную защиту. Я не могла поверить, что она искренна сейчас. Я все время искала в ней признаки отчаяния, отголоски пережитой боли, пыталась услышать первые всхлипы, сказавшие бы о том, что на самом деле ее принудили и гнусно использовали.

Но она молчала. И она подобострастно гнулась перед некромантами, провожая их горящими глазами, в которых светились лишь благодарность и неподдельное торжество.

Наконец жрецы ушли все до одного, и мы остались одни. Я – растерянная и ничего не понимающая, и она – облегченно поднявшаяся на ноги и набросившая на себя белую простыню с алтаря со следами собственной крови. Наскоро оглядевшись и убедившись, что больше никого поблизости нет, она бесстыдно вытерлась и, обмотав вокруг тела испачканную ткань, громко шмыгнула носом, явно начиная подмерзать. Затем каким-то детским жестом потерла одну ступню о другую. Снова быстро огляделась, подумала. Полюбовалась на обвивающее ее запястье «украшение», сделавшее ее на целый год неприкосновенной ни для кого в целом свете. Довольно хмыкнула. Наконец гордо вскинула голову, широко улыбнулась и, подхватив повыше полы свисающей простыни, почти бегом кинулась к выходу. Не заметив ни меня, ни трепещущих от моего гнева свечей и ничего вообще. Кроме собственного триумфа и радостного осознания того, что ее «выбрали», милосердно «приняли ее жертву» и даже отпустили живой.

Блин… выходит, вот почему Лин так грубо ошибся: на самом деле у красного цвета в Невироне было два назначения. Один, как в моем случае, говорил о том, что избранный жрецами в скором времени должен будет принести «добровольную» жертву. А другой…

Проводив обрадованную девушку неподвижным, каким-то помертвевшим взором, я медленно выпрямилась и еще медленнее подняла голову, пристально всматриваясь в темноту и силясь угадать в ней лицо бога, перед которым только что совершился ритуал зачатия нового некроманта. В душе тяжелой волной поднималась глухая ярость. Потом забурлил давно не испытываемый гнев. Меня буквально разрывало на части от внезапно вспыхнувшей ненависти.