Идущие. Книга I - Лина Кирилловых Страница 27

«Тут ещё есть автоматы с напитками, — сказала Лучик. — И с едой вроде печенья и вафель. На случай, если кто проголодается до ужина. Бесплатные, конечно. Да и чем бы мы платили…»

«Отработаем», — пошутил Курт.

Ни техническое оснащение своей собственной больничной палаты, ни то, что в переходах и коридорах, в кабинетах терапии и даже на улице на каждом шагу попадались странные, а порой совершенно фантастические агрегаты и аппараты, не вызывало у Курта вопросов. Сначала в своём оцепенении он не был в том заинтересован. Теперь принял, как часть новой жизни. И сейчас он подумал только о том, есть ли в автомате с напитками апельсиновая газировка — страсть как её обожал.

«Пойду лечиться, — с улыбкой произнесла Лучик и погладила его по руке. — И ты иди. И не опаздывай — я буду ждать».

Он смотрел, как она уходит, проходя через увитую плющом красную кирпичную арку к боковым дверям своего корпуса, донельзя красивая и особенная даже в этом обезличивающем длинном халате, и ему было легко. Он всё помнил, но ему было легко, потому что сегодня он был не один, а вокруг была доброта и лето, и в кармане лежало яблоко. Последнее оставшееся там. Он знал, кому его отдаст.

В своей палате Курт достал яблоко, протёр рукавом и положил на тумбочку. Потом подошёл к окну и решительным рывком отдёрнул штору. Она, бесцветная и глухая, была закрыта две недели — а за ней, оказывается, был мир. Золотистый свет обрисовывал двор — а та самая их скамейка и простёршая ветви над ней старая яблоня располагались как раз напротив окна, частично загороженные растущими под ним ровными, стройными, как по линеечке посаженными клёнами. По дорожке прошёл человек — свет выжелтил его покатые плечи. Скамейка пустовала, но Курт с неожиданной яркостью вдруг увидел себя: нескладная тощая жердь с запачканными зелёнкой руками, жующая яблоко, светловолосая голова у одного плеча, рыжая — у другого, а напротив, прямо на брусчатке, сидит Капитан. Курт и его друзья, так, что ли? Деликатно постучав, прежде чем войти, в палате появилась Эльза, его лечащий врач. Хотя доктора было как-то невежливо называть просто по имени (но иного обращения к себе Эльза и не признавала, он это запомнил из её бесед с прочим персоналом), Курт радостно позвал её — показать, куда он сегодня забрался, а заодно и угостить яблоком. Судя по грохоту, с которым Эльза уронила поднос с послеобеденным лекарством, она никак не ожидала, что Курт заговорил.

«Наверное, вам это больше не нужно, — уже оправившись от потрясения, сказала она, когда Курт помогал ей собирать укатившиеся под кровать и стол таблетки. — Вы ведь в столовой сегодня обедали?»

«Да. Теперь у меня есть друзья и куратор».

«Это очень хорошо, — сказала Эльза, — если человек ест в обществе себе подобных. Если называет их друзьями — это ещё лучше. Вы выздоравливаете».

«А чем я болел, Эльза?»

«Одиночеством извлечённого. Есть у нас, здешних врачей, такое наименование одной болезни, которая болезнь не в физическом смысле, а скорее в психологическом… душевном…»

«Но зачем тогда лекарства?»

Эльза добродушно улыбнулась.

«Не подумайте, что мы на вас тут ставим опыты. Всё это ощущение изоляции, невозможность принять себя — принять, к примеру, что жив и существуешь, потому что извлечение, оно же выдёргивание… — Эльза замялась. Она была совсем ещё молодой женщиной, поэтому старалась смягчить углы сострадательней, чем поступил бы на её месте мужчина-врач. — Оно происходит при определённых факторах, которые сами по себе являются сильным стрессом, не говоря уже о совершенно не ожидаемых последствиях, отчего естественным образом проявляется шок. Всё новое, чужое, память стерильна… у большинства, иногда присутствуют различные травмы. Нет ни одного знакомого лица. Что делать — неизвестно. Словно выпавший за борт… или выброшенная на берег рыба… или заплутавший в лесу… Одиночество. Страх обстановки. Страх себя, потому сам для себя тоже неизвестность. Оторопь. Замкнутость. Такое состояние, очень похожее на глубокую депрессию, должно, как та же депрессия, лечиться, а не запиваться или заедаться».

«А у вас такое было?» — спросил Курт.

«Как доктору, мне болеть нельзя», — рассмеялась Эльза.

«Раз болеть нельзя, значит, есть можно», — и он презентовал ей яблоко.

Несмотря на дружественный жест, она всё-таки поругала Курта за то, что он лазил на дерево и так ободрался. Посмотрела на лежащие на подносе таблетки и решительно смела их в сторону. Курт спросил, можно ли ему пить апельсиновую газировку.

«Вы помните свой любимый напиток?» — обрадовалась Эльза.

«Да. И ещё свое имя. Немного, правда?»

«Уже хорошо. Пейте, конечно. В автомате вы её, может, не найдёте, но попросите в столовой за ужином — вам кто-нибудь принесёт из основной».

«Здесь много столовых? — Курт удивился. — Я думал, только эта».

«Есть ещё основная, в главном здании. Там едят сотрудники».

«Доктора?»

«Доктора едят в больничной, — сказала Эльза. Она взяла поднос, готовясь уходить. — А там — сотрудники. Вы сказали, у вас теперь появился куратор. Он вам всё расскажет и покажет».

«Соблюдаете секретность», — улыбнулся Курт.

«Постепенно вы всё узнаете», — почти как Капитан ответила Эльза.

Он слушал, как по коридору стучат её низкие каблуки, и размышлял о том, лечили ли от похожей на глубокую депрессию болезни, которую здесь называют одиночеством извлечённых, Лучика, рыжую и Капитана. Особенно Капитана. По нему не было похоже, что он может сидеть, оцепенев, в уголке.

— А вот и нет, — сказал Капитан. — Пирог и правда божественный.

— Тогда тебе надо объединиться в коалицию с дядей. Будете пикетировать кафе и лично Джерри.

— Ну, я вовсе не имею в виду такие радикальные методы… Завтра, может, зайдём к нему?

— Вечером? Давайте, — рыжей идея понравилась. — Давно у него не собирались всей компанией. Он будет очень рад.

Лучик кивнула и погладила дремлющего на подушке кота.

— Курт, ты достал переноску?

— Сейчас, сейчас…

Он рылся в шкафу, пытаясь одновременно не обрушить горы накопившегося там полезного и не очень хлама и найти требуемое. Но под руку попадались, как обычно, совсем посторонние вещи: велосипедный насос, коробка с салфетками, полотенца, утюг, батарейки, сложивший крылья сломанный ярко-зелёный воздушный змей. И много других, относящихся к понятию «посторонние» ещё больше — духовые трубки из полых костей птицы ои, низкорослый деревянный тотем, чёрная вода, запечатанная в пробирку, мутный кусок янтаря с разъеденным ржавчиной циферблатом часов внутри него, рыцарская перчатка-протез, странные, будто созданные из залитой эпоксидным клеем паутины или изморози серьги — откуда это? — в лакированной коробочке, засушенные зубастые цветы, так и не взошедшие здесь собранные им самим семена крюкохвата. И ещё одна окаменелость — крупный, лежащий на самом дне шкафа булыжник с выступающим, но намертво въевшимся в поверхность зеркалом с ручкой. Стекла в нём не сохранилось, только ставший по своему составу почти неотличимым от камня когда-то железный остов. Курт всегда хотел расколотить этот камень и посмотреть на обратную сторону вмурованного в него зеркала.