Дорогой широкой - Святослав Логинов Страница 27

— Что ж их черти не мучают ?

— А незачем. Они сами стараются. В аду народишку много, к каждому беса приставить — никаких чертей не хватит. А ты чего остановилась? Али грешна?..

— Что ты, милостивец! Всю жизнь постничала, лишней мясиночки не проглотила, конфетинки не искушала!

— Коли безгрешна — прямо иди. В райские кущи дорога прямая.

Немного прошли, новые люди при дороге. Бегут гуськом друг за другом, у каждого язык изо рта вытянут, что жутко смотреть, да к пятке впереди бегущего пришит. Что ни шаг, то за язык дёргают.

— Это наушники да злорадники собрались. Их и погонять не надо, как при жизни сплетни бегом разносили, так и тут поспешают. А что язык к пятке пришит, так издавна говорится: язык согрешил, а пятки виноваты. Приглядись-ка, Аксиньюшка, нет ли тут тебе местечка ?

Тётка Аксинья с перепугу руками замахала:

— Что ты, родименький! Сроду я слухов не нашивала. Иной раз, каюсь, и хотелось бы с бабами посудачить, чужие косточки перемыть, но нет, язык прикушу и дальше спешу. Как знала, что на том свете лукавый язык к пятке пришивают.

— Раз так, то прямо иди без боязни. Да гляди, тут языку много мучениев придумано. Недаром сказано: язык мой — враг мой. Слышишь перестуки? Там клеветники да облыжники собрались, злые наветчики.

Смотрит баба, народ попарно сидит, у каждого в руке клещи, в другой — молоток. Клещами изо рта у соседа язык тянет да молотком по нему что есть силы лупит. Но и тот в долгу не остаётся. Кричать не могут, токмо мычат от боли и на каждый удар сильнейшим ударом отвечают.

Глядя на них, баба чуть не взвыла:

— Неповинна я в таких делах, никого не оболгала, одну правду говорила, от себя не добавляя. Веди меня, родненький, дальше.

— Дальше матерщинники свалены, ракальи ругательные. Коли и там неповинна, иди быстрее, уж больно там смрадно воняет…

Тётка Аксинья бегом побежала, лишь бы скорей такое место миновать.

Дальше по разные стороны тропы разным людям место. Семо моты да гулёны сами у себя жилы тянут да на клубки мотают. Овамо — ростовщики да процентщики. Они в аду калёные пятаки голыми руками считают.

Аксинья и вопроса не ждёт, сразу кричит:

— Невиновна! И бережлива я была, а уж в долг сроду никому не давала и лихвой не попользовалась ни на полкопеечки.

Сказала и прошла прямой дорожкой, как по ниточке.

Так и шла сквозь все адские ужасы: мимо татей и душегубцев, хищников и казнокрадов. Тут уж и провожатый вопросов не задавал, и слепому видно — ну какой из тётки Аксиньи казнокрад, если она той казны и во сне не видала?

Последним при дороге царь Ирод сидит: на золотом троне, в золотом венце, золотой скипетр в руке держит. Всё то золото добела раскалено, инда смотреть больно. Вокруг детоубийцы толпятся, услужают господину, в ладонях уголья горящие носят, подсыпают к трону поближе. Царь Ирод слуг жезлом горящим по головам бьёт, и кто что кричит — за общим гвалтом не слыхать.

Как тётка Аксинья мимо промчала — и сама не помнит. Очухалась, когда дорога впереди просветлела и в неизмеримой дали показались райские врата. Обрадовалась Аксинья, только глядит, посреди дороги яма вырыта преглубокая, весь путь загородила. А в яме той черви копошатся да аспиды, скорпионы жалящие, крысы хвостатые, гады кусачие… так кишмя и кишат.

— Ой, да что же это за напасть такая ? А сзади отвечают:

— Ты сама подумай, Аксинья-молельщица. Тебя как молиться учили ? «Прости, господи!» А ты как молилась? — «Накажи, господи!» Только злая молитва до бога недоходчива. Все твои молитвы к господу в рай летели да здесь при дороге и осели. Вишь как суетятся ? Экую ямищу вырыли по твою душеньку.

Оглянулась Аксинья — нет назади ангела, а стоит дьявол. Лицом чёрен, ликом рогат.

Вскинулась Аксинья бежать, а куда ? В ад не побежишь, в рай яма не пускает.

А чёрт смеётся:

— Не богу ты молельщица, а мне. То-то мне радости с твоей молитвы! Что дрожишь, словно лягушонок перед ужакою? Я ведь, Аксиньюшка, добрый, подобрей тебя буду. Вот людишки, как напрокудят чего, так на меня валят: бес, мол, попутал, чёрт под руку толкнул. Напраслину клеплют, себя бы лучше повиноватили. Я ведь и тебя, злую молельщицу, в яму толкать не стану. Сама ты её вырыла, сама в неё и ввалишься.

Богородица замолчал. Тётка, поняв, что сказка кончилась, кашлянула и вынесла приговор:

— Дурак ты, батенька, и толку в твоей побаске ни на воробьиный нос.

«Что б ты понимала…» — хотел сказать Юра, но вместо этого, увидав тропу, уходящую влево, затормозил каток и весело объявил:

— Всё. Вылезай, приехали. Нам тут сворачивать.

— Ты это чево? — вскинулась медведица. — Ты же до Волока подряжался!

— Куда это я подряжался? — спросил моторист. — За какие-такие деньги? Пробег катка двести рублей с километра стоит. Хочешь, плати вперёд и поехали.

Услышав сумму, тётка глотнула воздуха и замолкла. А Юра, словно сваливая что поганое в выгребную яму, освобождённо произнёс:

— Сколько было по дороге, столько подвёз. А теперь — выматывайся!

Тётка с проклятиями вылезла из кабины, взвалила на спину отгрызенное у бабки-Нюшиных детей наследство и поволокла его в свой Волок. Юра зарулил влево, не думая, что вновь сворачивает не в ту сторону, забирает на восток, всё дальше и дальше от недоступной Москвы.

Богородица, которому теперь никто не мешал, сумел-таки допеть до конца свою похоронную песню:

Над дорогой вороны,

Вдоль дороги вороги,

Про меня, про бедного,

Дума их победная.

Еду я, покуда жив,

По дороге среди ржи.

Как врагам достануся,

Так во ржи остануся.