Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков Страница 27

Озлобленный Линь, в свою очередь, вызвал на подмогу пентовских гипнургов — может, тем удастся пробить блок, — а я, томясь в предвкушении очередного отрицательного результата (который, против известной приговорки, вовсе не результат), заказал у Джеральда крепкого кофе с сахаром — терпеть не могу обоих ингредиентов этой смеси, но в моем нынешнем состоянии только ею силы и поддерживать. Осушил кружку залпом, морщась и жмурясь, помедитировал секунду в смутной надежде, что приторный коктейль подстегнет мои ползущие по-черепашьему мысли. Не помогло. Мысли как ходили кругом — Меррилл… вирт… лифты… Джованни… карантин… Лаура… — так и ходят. Наверное, просто не хотят возвращаться к самой неприятной теме.

Я слеп. Кто не подсел на наркотик киберпространства — не поймет моих мук. Знаете, человек получает девять десятых всей информации при помощи зрения. А вот если бы вам пересекли все сенсорные нервы, кроме зрительного — представили? Вообразили себя глухим, лишенным обоняния, осязания, вкуса? Вот вам и десять процентов. То, чего я лишился вместе с возможностью выхода в ирреальность, было не в пример тоньше, но аналогия есть.

Большую часть своих дел я распутывал, не вылезая из костюма. Теперь мне предстоит осваивать новые методы работы. Я ведь теперь не только своим терминалом не могу пользоваться, но и чужие для меня заказаны. Весь глос науськан на Мишу Макферсона. Я не могу пользоваться терминалами общего пользования — будет то же, что и с костюмом Джеральда. Я боюсь пользоваться комсвязью. Я даже не могу расплатиться биткартой — еще неизвестно, что учудит кред-система в ответ на мой личный код. Дьявол, да, играя на таком уровне, противник может просто меня стереть! Попробуй потом докажи, что я — это я, если из датабанков пропадет каждый бит, по которому меня можно будет опознать!

И что мне остается? Видеосвязь с уличных терминалов — там нет выходов в глос, только отводки от инфорного сьюда. Свидетель, который должен подготовить мне Вилли. Деньги? С деньгами проблема. Наличные у нас не в ходу вообще; чай, не какой-нибудь пасторальный мирок вроде Мундо-дель-Парадизо. А расплачиваюсь я вживленной биткартой или пластиковым читом, как вчера платила мне перед занятием Алиса Релер — не суть важно. Операция все равно проходит через ближайший сетевой узел.

А, чуть не забыл! Еще у меня лучший комп в мире — два кило данного природой серого вещества. И еще — друзья. Тот, кто устроил мне сладкую жизнь (а я почти не сомневался в том, что это Меррилл), не учел, что лунари держатся друг за друга крепко.

— Джеральд, — окликнул я бармена. — Раз уж я начал пользоваться твоим баром — давай я позвоню от тебя?

Четверка снова окинул взглядом бар — свеженаложенные заплаты еще темнели на фоне отделочного пластика, — и неохотно кивнул. Руки его продолжали при этом нервозно протирать стаканы (три одновременно). Я подошел к объему, глубоко вдохнул, отгоняя страх, вызвал свою квартиру.

— Нет ответа, — прогнусавил мне сьюд.

— Причина? — Псевдоразум видеосети был настолько примитивен, что воспринимал только прямые приказы.

Пауза. Я прямо слышал, как бесчисленные сьюды глобальной операционной системы препираются — на кого бы свалить нудную работу?

— Квартира пуста.

Я перезвонил Сольвейг на работу. Через пару минут она проявилась в объеме, взъерошенная и нетерпеливая.

— Ты где пропадаешь? — с ходу накинулась она на меня.

Я коротко объяснил, где, а заодно — почему.

— Так вот, я тебя могу обрадовать! — Голос Сольвейг звенел металлом. — Ты в отпуске.

— Очнись! — возмутился я. — Какой отпуск? Не бывает их!

— Для тебя специально сделали, — саркастически объяснила Сольвейг. — Шеф сказал, что ты временно отстранен от всех расследований. Можешь сидеть дома и летать в свое удовольствие… Извини! — По выражению моего лица она, видно, сообразила, что сморозила что-то не то. — Твой свидетель Вилли успел отправить… я ему, по правде сказать, рога пообломала, а то уперся — дескать, отстранен и баста.

— Приду домой, разберусь, — обещал я. — А теперь слушай внимательно. Из дома — никуда не звонишь. Имени моего не упоминаешь нигде и никогда. Ни к каким комп-причиндалам не прикасаешься. Ясно?

— Ясно. — Вот за что я люблю иметь дело с Сольвейг — она безошибочно понимает, когда следует, не задавая вопросов, делать, что сказано. Самому мне этого качества порой не хватает.

Мы распрощались, и я отключился.

И все-таки ложная тревога. Если в течение ближайших минут в бар к Джеральду не явится очередная похоронная команда, то и видеосетью, и кред-системой я могу пользоваться невозбранно. Правда, тому, то поставил на меня ловушки в ирреальности, выследить меня по биткарте будет элементарно.

Идеи одна жутче другой рождались у меня в голове. Пока не задумаешься, не осознаешь, насколько мы, лунари зависим от интелтронных систем. Заказанный мною свидетель не смогли бы доставить, если бы в банках памяти глоса не хранились и адрес мой, и ключ-код входной двери. А еще есть камеры наблюдения — во всех коридорах, и подпрограммы распознавания лиц, способные по выражению спины выделить искомого человека из толпы. Официально подобные сведения доступны только сьюдам. Неофициально — еще администрации, полиции, горстке хакеров похитрее. А теоретически ими может завладеть вообще любой желающий, было бы умение и/или деньги. Мы привыкли жить в стеклянном аквариуме… настолько, что желание занавесить чем-нибудь его стенки стало уголовным преступлением.

А я сейчас чувствовал себя призовым вуалехвостом, на которого из-за перегородки поглядывает голодная пиранья.

Я тяжело спрыгнул с табурета.

— Куда пойдешь? — поинтересовался Линь из-под опущенного козырька. Сквозь темный пластик смутно виднелись глаза, и промелькивали отблески изображения.

— К себе, — коротко ответил я, и тут же поправился: — Наверное.

Еще неизвестно, кто меня может подслушать.

Домой я возвращался в настроении, промежуточном между тихой яростью и почти истерическим весельем. Ярость проистекала из сознания того, что все мои планы не просто сорваны, но уничтожены таким образом, что я с этим ничего не смогу поделать. А веселье — из абсолютного безумия ситуации. Я до сих пор не мог поверить, что оказался втянут в некое очень крупное дело. Может быть, политическое — а слово это никогда не смывало с себя грязи.

В глаза постоянно лезли рекламные плакаты. Они лепились на потолке, на стенах, даже на обороте ленточных пандусов, назойливо мелькали, заставляя отводить взгляд — еще не хватало, придя домой, обнаружить у себя в руках полную кошелку совершенно ненужного барахла или, того хуже, вступить в какую-нибудь секту. Я не мог понять — откуда их так много, словно трубу прорвало, — а потом сообразил с горечью: это на мне нет инфора. Я так долго глядел на мир сквозь козырек, заботливо отсеивающий зрительный спам, что забыл, как выглядит мир на самом деле.