Червоточина - Андрей Буторин Страница 27

Но стоять и бояться неизвестно чего – это еще хуже, чем видеть опасность, осознавать ее и прикидывать возможные шансы на спасение. Поэтому Нича решился и протянул ладонь к ручке первого купе. И замер. Купе лишь по счету было первым. На белом же прямоугольничке, красующемся на двери, значилась цифра 5. Нича посмотрел на соседнюю дверь. Она была пронумерована числом 15. Нича глянул дальше: 25, 35… Что за цифры украшали пятое и далее по счету купе, он отсюда не видел, но даже не подумал стаптывать ноги, чтобы уточнить. И так было ясно, что на девятой, конечной двери, чернели восьмерка с пятеркой.

Что могла означать подобная нумерация, Нича придумать не смог. Да не сильно, по правде говоря, и старался, не видел пока в этом смысла. Куда полезней, на его взгляд, было все же открыть дверь в купе. И он сделал вторую попытку.

* * *

В купе возле окна сидел мальчик. Он обернулся на звук открываемой двери, бросил равнодушный взгляд на Ничу и снова уставился в окно.

Нича плохо умел определять возраст детей, но мальчику было вряд ли больше пяти. Одет он был в клетчатую, зеленую с желтым, фланелевую рубашку, шею скрывал намотанный в два-три слоя толстый серый шарф. На макушке ребенка топорщился хохолок, взглянув на который Нича сразу почувствовал, что страх отступил. Не исчез совсем, а слегка отодвинулся, будто давал Ниче возможность перевести дух. Соберись, дескать, с силами, отвлекись, расслабься, с ребеночком потетешкайся, а вот потом-то я тебя ужо как следует попугаю!..

Разговаривать с детьми Нича тоже не умел. Не довелось набраться опыта. Но что-то говорить было надо – не торчать же истуканом! И он сказал первое, что пришло в голову:

– Ты почему один?

Мальчик даже не повернул головы. Но все же ответил, тихо и чуть хрипло:

– Я не один. У меня есть папа и мама.

– А где же они?

Мальчик быстро, всем телом, развернулся к Ниче.

– Ты что, не знаешь, где бывают папа и мама? На работе, конечно.

– А… – Нича хотел спросить, где же они тут работают и кем, но побоялся, что мальчик опять возмутится его тупостью, и задал нейтральный, на его взгляд, вопрос: – А ты что делаешь?

– Болею.

– О, это плохо!..

– Это хорошо. В садик ходить не надо.

– Ну-у… В общем-то да… А что у тебя болит?

Видимо, мальчик убедился в полном Ничином слабоумии. Он даже отвечать не стал, ткнул пальцем в шарф на горле и вновь отвернулся к окну.

Ничу слегка покоробило такое к себе отношение. Он тут старается, вопросы придумывает, сочувствие проявляет, а до него, видите ли, какой-то шпендель снизойти не желает! И что он там такого интересного увидел?

Мальчик будто услышал Ничины мысли. А может, ему тоже стало неловко от собственного поведения. Он повернул голову и сказал уже просто, без выпендрежа:

– Я на березу смотрю. А она все одна и одна… Я устал уже смотреть на эту березу.

Нича опустился на полку и тоже глянул в окно. Поезд ехал через лес. За окном мелькали ели.

– Это же елки, а не березы!

– Елка тоже береза, – категорично выдал мальчик. Нича собрался высмеять «умника», но вспомнил вдруг, что в детстве тоже называл все деревья березами, ему эти понятия казались одинаковыми, были для него, грамотно выражаясь, синонимами.

Поэтому он не стал спорить насчет терминов, но возразил по существу:

– Но почему ж она одна? Смотри, как их много!

– Не много. Это одна береза.

– С чего ты взял?

– Сам смотри – и увидишь.

Нича пригляделся. Сначала не поверил глазам, протер их, потряс головой… И все-таки вынужден был признать, что все березы, в смысле – ели, были в этом лесу сестрами-близнецами. Или клонами. Словно размножил кто-то в «Фотошопе» фотографию одного дерева, склеил в гигантскую ленту и крутит ее сейчас за окошком. А поезд на самом деле стоит… Но он же едет! Нича явственно чувствовал, как покачивается вагон, слышал, как отбивают знакомый ритм колеса.

– Ничо так!.. Мы ведь едем? – на всякий случай спросил он у мальчика.

– Куда?

– Ну-у… Я не знаю… Вообще. Едем или стоим?

– Мы сидим, а не стоим.

– Ну, это без разницы. Сидим, стоим, но при этом ведь мы едем?

– При этом я болею и не хожу в садик, – сказал мальчик.

– А я? – ляпнул Нича.

– Ты не ходишь в садик, потому что уже взрослый. Тебе надо ходить на работу. Взрослые должны что-то делать, а не сидеть.

– А вот в этом ты прав! – поднялся Нича. – Пойду-ка я и впрямь что-то делать. Знать бы только что… – Он шагнул к двери, но в последний момент спохватился: – Как хоть тебя зовут-то, философ?

– Коля.

– Ну, будь здоров, тезка.

* * *

Нича вышел из купе и задвинул за собой дверь. С легким щелчком та встала на место, и Нича ощутил вдруг такое одиночество, словно дверь навсегда отсекла его от мира людей. Желание снова открыть купе было настолько сильным, что Нича убрал руки за спину и попятился, а затем и вовсе отвернулся.

Перед ним было окно, закрытое желтыми занавесками. Но они скрывали лишь нижнюю часть стекла, а поверх них было прекрасно видно, что делается за окном. Точнее, не делается. С этой стороны вагона не было ничего, кроме знакомого уже блеклого неба. Даже не совсем неба, ведь тусклая белизна заполняла собой все сверху донизу.

Смотреть на это было неприятно, чувство полной оторванности от внешнего мира только усилилось. Если бы колеса не продолжали стучать, можно было подумать, что вагон утонул в этой бледной субстанции и лежит сейчас на дне, придавленный ее многотонной тяжестью. И не всплыть ему никогда, и помощи ждать неоткуда.

Жуткое бесконечное ничто за стеклом так и засасывало в себя взгляд, и Нича сумел побороть наваждение лишь сильно зажмурившись. Не глядя, он шагнул назад и в сторону и открыл глаза только когда уперся плечом в стену.

Он стоял возле двери с номером 15. Машинально взялся за ручку и потянул. Дверь мягко ушла в пазы переборки, открыв перед ним пространство купе. Оно ничем не отличалось от предыдущего, только за столиком сидел не ребенок, а юноша, и не пялился в окно, а читал книгу. Зато Нича первым делом посмотрел именно в окно. Занавески на нем были опущены, но между ними оставалась широкая щель, и через нее из-за стекла заглядывала ночь. Только сейчас Нича увидел, что в купе горит свет, который сначала он принял за дневной.

Парень оторвался от книги и посмотрел на Ничу. На вид ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Худощавый, но не хилый, даже сидя казавшийся высоким; на темно-сиреневой футболке – надпись «Deep Purple». Когда-то давно точно такую подарил Ниче отец.

Юноша недоуменно тряхнул головой и выпучил из-под длинной челки округлившиеся глаза. Что-то в этом парне показалось Ниче неправильным. Где-то он его уже видел, и не раз, причем в таких ситуациях, воспроизводить которые память наотрез отказалась. Ниче опять стало страшно. Угроза таилась не в парне, она будто сгустилась в самой атмосфере купе. И вопреки законам физики сначала грянул гром – парень воскликнул: «Ничо так!.. Ты кто?!», – а потом уже сверкнула внезапной догадкой молния: этим юношей был он сам, только давно, больше десяти лет назад!