Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин Страница 27

– Что касается меня, – сказала Махит с максимальными безразличием и невозмутимостью, какие ей удалось изобразить, – то я бы вообще не хотела иметь с «Наследием» никаких дел.

– Тогда вам следовало бы вернуться в Империю, – сказал Тарац, глядя ей прямо в глаза. Наконец-то он посмотрел ей в глаза.

– Вы потратили столько времени, чтобы убедить Искандра вернуться домой, – ответила она. – И вот я здесь.

Я здесь, вы прежде этого хотели.

Искандр огорченно пробормотал: <Он хотел, чтобы вернулся я и он мог бы мною управлять>. Желудок Махит реагировал так, будто она никогда в жизни не пила столько водки, сколько выпила сейчас, реагировал неторопливой, ползучей тошнотой. Было бы неплохо, будь этот эффект и правда от выпивки.

– Ваш имаго знает меня, – сказал Тарац, словно слышал слова Искандра с такой же четкостью, как она. – Вы сказали, что повреждения, которые вы чувствовали, были не столь сильны, чтобы вы утратили ощущение непрерывности, пусть и устаревшей, – я получил от него то, что хотел благодаря вашей хорошей работе. Если бы вы остались в Империи или пришли ко мне по возвращении и у вас было бы желание снова отправиться на прежнее место, я, возможно, и дальше нашел бы вам употребление.

Ей было нужно услышать эти слова от него. Произнесенные громко в этом баре, где полно пилотов, где кто-нибудь может его услышать.

– Что вы хотели от Искандра?

Карие глаза Дарца Тараца смотрели на нее самым ледяным взглядом, какой Махит могла представить, карие, как пыль, как ржавчина в вакууме.

– Тейкскалаан начинает войну, – сказал он. – Прямо над нами. Через наши гиперврата постоянно проходят корабли, и ни один не останавливается здесь со своими легионерами, чтобы аннексировать эту Станцию.

– Долго это не продлится, – пробормотала Ончу. – Этот бесконечный поток.

– Это продлится долго, – сказал Тарац. – У них проблемы покруче, чем мы, и это весьма бодрит.

Махит сердито, отстраненно и холодно подумала, что Тарац слишком доволен собой, слишком доволен тем, что помог ей сделать в Городе. Он создал эту войну между Империей и более мощной, злобной силой за Дальними гипервратами, создал, чтобы иметь точку политического давления, ось, на которой можно провернуть кризис престолонаследия и одновременно отвлечь завоевательную войну от Станции. Он сделал все это, чтобы удовлетворить свое желание вовлечь Империю в разрушительный конфликт. Задуманное удалось, и эта мысль была ему слишком приятна, чтобы портить себе настроение, допуская вероятность правоты Ончу, которая говорила, что ни одна сила, будь то Тейкскалаан или инородцы, не оставит идею завоевывать богатые ресурсами горнодобывающие станции.

– А как вы узнаете, не передумали ли они? – спросила она из чистой, аполитичной неприязни – если, конечно, о чем-то, выходящем сейчас из ее рта, можно сказать, что в нем отсутствует политика. Империя явно изменила не только ее язык.

– По моим расчетам, у меня будет минут тридцать, чтобы поднять пилотов по тревоге, – сказала Декакел Ончу, – когда противник начнет расстреливать наши наиболее отдаленные горнодобывающие посты.

– До возвращения к нам Дзмаре, у нас, возможно, было бы более ясное представление о том, что происходит, даже из Города, – сказал Тарац.

В этом и была загвоздка, почему он не помогал ей, почему ему все равно, если Амнардбат убьет ее или разберет на части: он больше не знал, что происходит в голове у императора. Искандр Агавн был мертв, Махит Дзмаре вернулась домой, потерпев, как он это понимал, поражение. Был ли причинен вред ее имаго или нет, какой смысл в том, чтобы демонстрировать особое к ней отношение и предлагать спасение?

– Я по-прежнему остаюсь послом в Тейкссалаане, – сказала она. Она не подала в отставку. Она взяла отпуск, просто длительный отпуск. Она пыталась вернуться домой.

<Ничего подобного>.

«Я знаю, знаю, но я хотела…»

Тарац пожал плечами – едва заметное усталое движение.

– Значит, остаетесь, хотя я сомневаюсь, что это продлится после вашего обследования в «Наследии».

– И тогда у вас вообще не будет глаз, никого, кто был бы знаком с новым императором и кто знает ее…

Даже ей самой собственный голос показался криком отчаяния. Но Тарац смотрел на нее, прямо в глаза, словно он она была куском молибденовой руды, чем-то, что можно поднести к свету и наблюдать отражающие грани. Она молчала. Заставила себя молчать.

– Вы правы, – сказал он наконец. – Вы к тому же довольно похожи на Искандра. Может быть, вы и есть Искандр в достаточной мере. – Еще одна пауза. Махит поймала себя на том, что ждет затаив дыхание. – Вы сделаете вот что, Махит Дзмаре: вы пойдете на запланированную встречу с Амнардбат и ее хирургами. Но там будут не ее хирурги. Хирурги будут мои.

Она затаила дыхание.

– Ваши? И что они сделают?

– Извлекут вашу имаго-машину, – сказал Дарц Тарац. – Фактически проверят ее на повреждения. И если машина пригодна к дальнейшему использованию, то установят ее в позвоночный столб нового посла в Тейкскалаане. Посла, которого выберу я и, возможно, Декакел. Какого-нибудь молодого человека, обладающего необходимыми способностями. Ваша имаго-машина определенно повреждена, Дзмаре, и самое главное, вы были выбором «Наследия». Лучше всего начать все заново.

На одно странное мгновение объективности Махит показалось, что эта идея вовсе неплоха для нее. Прийти на обследование так, будто ей нечего скрывать; позволить Тарацу взять ее имаго-машину, все воспоминания двух Искандров и одной Махит. Полностью освободить ее от ответственности, от обязанностей представителя Лсела в Тейкскалаане, от необходимости изыскивать способ полюбить Тейкскалаан, будучи при этом станциосельником, и не задыхаться от этого. Стать свободной.

«Нет никакой чертовой свободы». На сей раз это был ее голос, не Искандра. Та же тональность. Подтверждение неясности.

– А что произойдет со мной в этом гипотетическом сценарии? – спросила она.

– Близится экзамен по проверке способностей, – сказал Тарац. – Пройдите его заново. Для новой имаго-линии или для чего угодно, что вам по душе. Вы вернулись на Станцию, так будьте же станциосельником. А все, что вы сделали и запомнили, будет навечно вписано в имаго-линию послов.

Такого рода предложения делались людям, у которых обнаруживалась несовместимость с имаго, чья гендерная идентичность была сильнее, чем они думали, а потому межгендерная совместимость памяти оказывалась невыносимой. Или людям, которые были очень близки к сети отношений, накопленных их предшественником, и они не могли понять, как ориентироваться во всем этом без эмоционального урона. Или тем, чья имаго-линия была настолько весомой и протяженной, что они не могли достаточно быстро интегрироваться и в стрессовых ситуациях ломались. Такой оказалась одна из ровесниц Махит. Инженер по гидропонике, которая получила имаго протяженностью памяти в тринадцать поколений. Она имела наивысшие оценки способностей в системном мышлении и станционной биологии, но просто разрушилась под таким гнетом. Через две недели ее лишили линии и позволили пересдать на способности через год.