Моя темная королева - Кристина Тэ Страница 27

Никто не шевелится. Я знаю, они мертвы, но отчего-то не сомневаюсь, что любой готов наброситься, если почует рядом живого.

– У них нет лиц, – бормочу я, глядя на абсолютно гладкие, лишенные черт и волос головы.

Будто кукольник еще не успел выточить на деревянных болванках рты, носы и глаза.

– Как и у Смерти, – отвечает Другая, так и не сняв руку с моего плеча. – Мы можем поискать иной путь.

– А в этом лесу есть кто-то менее опасный?

– Здесь не один лес. Тысячи. И у каждого свой хозяин…

– Мимо которого все равно придется идти, – заканчиваю я. – Эти хотя бы не шевелятся, если их не трогать, верно?

Она неуверенно кивает, и я снова смотрю на лишних, на сей раз оценивающе, стараясь не давать волю страху.

Их много, больше, чем деревьев в роще, и чем дальше, тем толпа плотнее, но пройти все же можно. Где-то проскользнуть под выгнутой спиной, где-то переступить через голову…

– Мы справимся, – решаю я, и Другая фыркает.

– Не притворяйся. Я же знаю, что в тебе нет этой уверенности.

– Потому что ее нет в тебе? – Мы переглядываемся, и губы сами собой растягиваются в невеселую улыбку. – Что ж, по половинке с каждой, и наберется одна решительная героиня.

Она тут же серьезнеет и, разжав хватку, отходит.

– Во-первых, если вдруг… то никакой магии – ни света, ни тьмы. Она их привлечет и усилит. А во-вторых, если выберется только одна… – Я открываю рот, но Другая вскидывает руку, не давая вставить слово: – Если выберешься только ты, дальше иди прямо, строго на восток. Как бы ни изгибались тропы, как бы ни было сложно продираться сквозь заросли – не сворачивай. Я не знаю, в чьей ловушке Принц, но он жив. Страдает, напуган, но жив.

– Оказывается, я склонна к упадническому настроению, – неловко шучу я.

– О, мы крайне мрачная особа.

Она смотрит на меня еще мгновение, затем подносит палец к губам и первая выходит из нашего укрытия.

Я осторожно крадусь следом.

Несколько шагов удается сделать спокойно, а потом я оказываюсь возле ближайшего лишнего – и сердце вжимается в ребра. Он невысок – ребенок или старик? – и болезненно худ. Голова его откинута назад, горло разорвано, а кисти рук вросли в живот, будто он пытался что-то там отыскать, пока рана затягивалась.

Я сглатываю и иду дальше, с трудом сдерживаясь от желания прикрыть левый глаз.

– Не вглядывайся, – слышу голос Другой, хоть он и не громче выдоха, и обхожу следующего лишнего – на сей раз широкого, как бочка, и наполовину вкопанного в землю.

«Не вглядывайся». Отличный совет.

Шаг за шагом мы минуем половину рощи, и вот уже протискиваться между лишними становится совсем сложно. Кажется, они повсюду: тянутся к нам из травы, свисают с деревьев, перегораживают тропы. Пару раз приходится подныривать под выставленные руки, еще несколько – переступать через скорчившиеся на земле тела.

И ведь хватает и других препятствий – кочки и камни так и лезут под сапоги, словно норовят нас опрокинуть.

Интересно, что будет, если я здесь умру? Стану одной из них или?..

Когда Другая все же запинается и падает прямо на одно из тел, при этом пошатнув стоящее рядом, я перестаю дышать. Она не издает ни звука, быстро вскакивает, и мы обе замираем.

Будто надеемся на чудо. Что никого не потревожили. Что можем спокойно идти дальше.

Но чудеса на острове Отверженных столь же уродливы, как его обитатели.

Лишние оживают одновременно, и хоть на лицах их нет глаз, все они поворачиваются к нам. Наверное, как Принц видит чары в темноте, так и монстры видят своих жертв. Чувствуют нутром.

– Беги! – кричит Другая, со всей силы отталкивая высокого безрукого лишнего.

Он покачивается, точно деревце на ветру, но не падает.

А я бегу.

Насколько это возможно, когда кругом такое столпотворение. Бегу, прыгаю, пригибаюсь, расталкиваю неповоротливые тела локтями. Когда торчащие из стволов руки хватаются за плащ – сбрасываю его, оборвав завязки.

Самое страшное в лишних – безмолвие. Они не рычат, как звери, не воют угрожающе и даже наступают так тихо, будто и не касаются земли. Разве что суставы потрескивают – щелк-щелк-щелк.

– Эй, сюда, уродцы! – вдруг зовет Другая. – Кому еще ручки-ножки недооторвали?

Я думала, она несется следом, но голос звучит в стороне.

– Не смей! – снова кричит она, когда я разворачиваюсь на звук. – Принц ждет!

Но я уже замедлилась, почти остановилась, и тут же попала в чьи-то смердящие объятия.

С предплечий, обхвативших мой живот, свисают куски плоти, и я вонзаю в них ногти, царапаюсь и лягаюсь, пока лишний не отступает. Но следующий уже тянется ко мне из-под земли.

– Да беги ты, дура! – вопит Другая. – Или я побегу, и делай что хочешь.

Вооруженная невесть где откопанной палкой и камнем, который тут же швыряет в толпу мертвецов, она выглядит весьма воинственно.

– Сюда, вонючки! Хорошие песики!

Я не заметила у лишних ушей, но они явно ее слышат и идут на зов, так что вокруг меня становится свободнее. А Другую меж тем берут в кольцо.

– Пошла вон! – снова приказывает она, и я вдавливаю сапогом в землю чью-то ладонь, пинаю подползающее ко мне тело и, перепрыгнув через пару сросшихся голов, мчусь дальше.

Я не смотрю на лишних, сосредоточив все силы на том, чтобы случайно не призвать магию. Меня хватают. Кажется, кусают за плечо и голень, обрывают рукав рубахи, царапают спину. Я чувствую боль и пламя, въедающееся в кожу, но продолжаю вырываться, бить, пинать и бежать.

«Никакой магии, никакой магии. Ни света, ни тьмы…»

– Сюда, сюда! Не проходите мимо! – все созывает мертвецов Другая и, кажется, нарушает собственный запрет.

Во мне что-то дергается, натягивается, ощутив родственную силу, а бежать становится еще легче – почти все мертвецы устремляются прочь, на запах чар.

– Передай Принцу, – кричит Другая будто совсем далеко, – у нужного треснута рама… Эх, в следующий раз поживу подольше… Только бы стать кем-то менее жертвенным и благор…

Голос ее обрывается.

Я чувствую горячие дорожки слез на щеках и готовый сорваться с губ вопль, но держусь, держусь до последнего. И только запутавшись в кривых, совсем не подходящих ухоженному парку ветвях, только обернувшись и осознав, что преследовавший меня лишний не смеет шагнуть дальше невидимой черты, я даю волю злости.

Рыдания рвутся из груди дикими птицами, отчего слов, которые я выкрикиваю, совсем не разобрать. Они сливаются в бессвязный вой боли и отчаяния.