Сто страшных историй - Генри Лайон Олди Страница 27

Все мы, в сущности, пища друг для друга.

Родители годами и десятилетиями поедают детей, дети – родителей. Злоязыкая свекровь с утра до вечера ест невестку. Сосед – соседа. Начальник – подчиненного. Жена – мужа, муж – жену. Мы едим даже мертвых, не гнушаясь обгрызать их деяния и поступки, слова и помыслы, как мясо обгрызают с костей.

Это людоедство – рутина, обыденность. Мы так привыкли к нему, что не считаем грехом. Но хуже всего тем, кто знает, что это великий грех, испытывает невыносимое страдание от скверной пищи – и все равно продолжает есть, потому что не может иначе.

У тех же, кто откажется от такого пропитания, наступает насыщение.

«Записки на облаках»

Содзю Иссэн из храма Вакаикуса

1

Тень в ночи

Редкие колючие крупинки возникали словно из небытия.

На миг они тускло взблескивали в мутном свете луны – и исчезали во мраке, подхваченные ветром. Ледяным языком ветер облизывал склоны, поросшие жесткой темно-зеленой шевелюрой сосен и пихт. Путался в густо сплетенных ветвях, в хвойных шапках; воя от раздражения, срывал с них непрочный снежный покров – и, теряя силы, проваливался вниз. Скользил меж древесных стволов, с унылым посвистом гнал призрачные змеи поземки по гладкой корке наста.

Луна, окружена туманным ореолом, подслеповато щурилась. Вглядывалась в разрывы туч, пыталась рассмотреть, что же происходит там, на земле.

Деревня пряталась в седловине меж двух пологих склонов, укрытая от досужих взглядов и буйства верховых ветров. Полсотни домов – основательных, с толстыми стенами. Такие строят на северном Эдзоти, где землю трясет реже, чем на южных островах Чистой Земли, а вот замерзнуть насмерть можно каждую зиму. Аккуратные прямоугольники огородов: ступенями лестницы они взбирались по склону позади домов. Узкие полоски полей, стылые и пустые в это время года, далеко вытянулись вдоль русла замерзшего ручья.

Ни одно окошко в деревне не теплилось уютной желтизной. Даже робкие отсветы, и те не просачивались сквозь бамбуковые шторы и плотно закрытые ставни. Ночь, все спят – что зря жечь лучины да масло? Да что там огонь? Ни дымка, ни звука – деревня словно вымерла. Лишь ветер, вырвавшись наконец из-под деревьев, невозбранно гонял меж домов льнущие к насту вихри – бледные призраки морских офиур[1].

Но что это?

Ветер встрепенулся, вздыбился, взметнул снежную пыль до самых крыш. Вслед за ним и луна вперила взор в южный склон. Казалось, там роятся десятки ярких светляков.

Светляки? Посреди зимы?!

Ветер взвыл идущей по следу волчьей стаей. Метнулся на свет: узнать, увидеть, что там. Задуть, заморозить эти огни, чуждые холодному времени года; выпить из них тепло и жизнь…

Нет, не светляки. Факелы.

Десятки факелов в руках бредущих людей. Ветер осознал это слишком поздно. Налетел, обжегся, прянул прочь, растрепав пламя косматой охристой шерстью. Пара факелов погасла, но остальные лишь загудели на ветру рассерженными шмелями. Теперь, вблизи, сделались отчетливо видны темные фигуры крестьян. Пять дюжин? Шесть?

Больше?!

Похоже, здесь собралась вся деревня, от мала до велика. Люди целеустремленно карабкались выше и выше, таща за собой на веревках жилистую домашнюю скотину. На спинах несли детей, узлы и короба со скарбом; кое-кто – кошек за пазухой. Ну да, не у каждого в доме есть кошка. А вот собак было много, хоть и меньше, чем людей. Псов тащить не требовалось: они бежали сами, без принуждения, не меньше хозяев спеша покинуть оставшуюся под горой деревню.

Куда они идут? Зачем? Почему оставили свои жилища? У ветра с луной не нашлось ответов на эти вопросы. А люди продолжали восхождение, упорно вбивали ноги в снег, с хрустом ломали жесткую корку.

И вот – вершина. Те, что шли первыми, остановились, подняли факелы над головами. Подтягивались остальные, толпа густела, собиралась в плотный человеческий рой, освещаемый мечущимися на ветру сполохами. Когда огни слились в единое колышущееся зарево, впереди проступили стены древнего святилища. Каменные ворота – два столба с массивной надвратной балкой и крышей – открывали путь к храму.

Повелительный выкрик толкнул людей в спины, сдвинул с места. Толпа начала редеть: люди разбредались, обтекая святилище с востока и запада. В свете факелов проступили десятки шалашей, окружавших храм. Нашлись и запасы дров под навесами. Вскоре запылали десятки костров, разгоняя ночную тьму.

Дюжина мужчин прошла под воротами и поднялась по ступеням в храм. Внутренность святилища озарилась трепещущим светом, оттуда понеслось гулкое гортанное пение. Без сомнения, это были слова молитвы, сопровождаемой щедрыми приношениями.

Кому молились эти люди посреди зимней ночи? О чем просили?

На кострах забулькали котелки, потянуло сытным запахом варева. Кое-кто, укутавшись потеплее, забрался в шалаши – спать. Остальные нет-нет, да поглядывали с опаской туда, где притаилась покинутая деревня. Но пламя костров слепило глаза – разглядеть, что происходит внизу, не было никакой возможности.