Резидент галактики - Леонид Моргун Страница 26

О Маленьком Бернандино мы можем сказать, что он, возможно, был американцем (без гражданства) азиатского происхождения. Своих имен он никогда не запоминал, документы менял чаще, чем носки, клички к нему не прилипали. Иногда, подвыпив, заявлял, что был любимым учеником Фунакоши Накаямы. В хорошем настроении ломал ладонью черепицу, в плохом – черепа.

Все прочие – Рикки, Перно, Леконт – были из той же породы людей без чести, совести, милосердия, жалости. Таковы были те, кто желал навязать миру свой образ мышления, философию, мораль. Страшно даже подумать, в чьих руках порой оказываются судьбы цивилизации…

* * *

Тихо-тихо ползет муха по оконному стеклу. Большая, черная, с зеленоватым отливом, она неторопливо двигается вверх, стукается о раму, с недовольным жужжанием шлепается на подоконник и вновь начинает свой поход.

«Какая противная…» – вяло думает Лала.

Муха падает на подоконник и замирает.

«Ты ее убил?»

«Да».

«Зачем? Что она тебе сделала?»

«Но ведь ты сама сказала, что она противная».

«Мало ли что я сказала. Значит, надо убивать? Пусть она оживет!»

«Но ведь она вредная», – убеждает ее незримый друг.

«Раз она есть, значит, должна быть, – настаивает Лала. – Ничто не родится даром. Оживи ее!»

«Боюсь, что у меня не получится», – смущенно признается он.

«Эх ты, – смеется она. – Вот, посмотри, как надо!»

Как будто невидимые струны натягиваются между ней и затухающими биоэлектрическими колебаниями крошечного трупика. Пробуждается из спички микроскопический мозг и начинает подавать команды внутренним органам. Вздрогнули мохнатые лапки, заработали крылья. Неистово жужжа, муха начинает вертеться на месте, падает с подоконника, в полете находит равновесие и принимается носиться по палате, как ошалелая.

«Выпусти ее, пожалуйста».

Крючок соскакивает с ушка. Форточка распахивается. Со скрипом открывается дверь. Сильный сквозняк выносит муху на улицу.

«Как здорово это у тебя получается!» – восхищается Лала.

«Что получается?»

«Оживлять».

«Но ведь и ты умеешь оживлять».

«Мне проще – у меня живые».

«А мне еще проще – у меня всего лишь вещи».

Она, эта прелестная девушка на больничной койке – его самая томительная, самая щемящая, самая страшная тайна. Он уже почти месяц с ней, заботливо опекает ее, приносит чай, сахар, фрукты. Она для него загадка, которую он тщательно скрывает от своих галактических хозяев.

«Неужели она тоже попалась в лапы уирков и ларгов? – размышляет резидент вечерами, валяясь на своем скрипучем диванчике. – Но почему они тогда мне об этом не сказали? А может быть…» – в голову ему приходит совершенно фантастическая мысль: бывший резидент вступает в брак с простой земной женщиной, и от этого союза… «Ну, это уж полная ахинея, – вздыхает он, еще раз проверив собственную схему. – Вот здесь генератор полей, тут система питания, здесь – транстипизатор, и все это с органами размножения никак не связано».

В то же мгновение в нем зарождается новая, ужасная мысль. Что если, кроме тех, кто гордо именует себя Ассоциацией, Землю посещали и иные существа? Ведь Галактика не бесконечна. За ней имеются иные галактики, которых Ассоциация опасается. Эти неведомые гости вполне могли завербовать девушку и наделить даром перевоплощения, гораздо более сказочным, чем у него. Больше того, они могли ей этого даже не сообщить, а просто пользоваться ее обличьем для исполнения своих замыслов. Каковыми должны быть в таком случае действия резидента? Поделиться открытием с Уирком? Доверить судьбу девушки холодным, бездушным машинам?

Вновь и вновь приходит резидент в клинику. Лале он является то в образе бумажного цветка, ненароком влетевшего в окно. То в обличье забавного кукольного гномика забирается к ней на подушку. Она так любит с ним играть. Совсем как ребенок. Наверное, она и есть большой и глупый ребенок, ставший игрушкой в руках проходимцев.

Осторожно, окольными путями пытается он выведать у нее подробности о ее чудесном даре. Лала лишь смеется. Нет у нее никакого дара. Просто она фантазерка. И соня.

Всю жизнь ей снились очень странные сны. Сны, в которых не было сюжета, но цветные и яркие, насыщенные, как сама жизнь. И то, что в них происходило, было ей самой непонятно и не поддавалось разумному объяснению. Самое странное, она была главным действующим лицом этих снов и действовала в них так же активно, как и в жизни.

Порой она чувствовала себя существом округлой формы, состоящим из нескольких слоев различных жидкостей, окруженных оболочкой. У него не было глаз, ушей, носа, все происходящее это существо осознавало, прогоняя сквозь рот и выуживая из среды питательные вещества. И испытывала несказанную радость, когда в облике клетки чувствовала, как в ней зарождается новое ядро, набухает, стремится вырваться наружу, проходит период созревания – и она наконец делится на два таких же прекрасных и совершенных создания, которые также начинают питаться, расти и делиться, множа ряды себе подобных.

Видела она себя и воробьихой, отчаянно защищающей драгоценные яйца от хищного кота. Ужасом и болею полнилась ее душа при виде желтка, стекающего с кошачьих усов.

Но порою и мартовской кошкой дико визжала она, предвкушая радость встречи с одноглазым соседским Барсиком.

В образе серны бросалась она в волчью пасть, спасая детенышей, и волчицей, подыхая от голода, отрыгивала своим волчатам куски дымящегося мяса.

И была она царицей крошечного, сурового народца муравьев, плодовитой и благодушной, с безграничной щедростью производящей тысячи тысяч чад, мужей и слуг своих.

Порою сердце ее тревожно сжималось при виде гибели многих миллионов живых существ от людской алчности и небрежности. Будто не их, а ее травили радиацией, кислотными дождями, душили нефтяными отбросами и газом, расстреливали, сжигали, но на место погибших приходили другие, отравленные – мутировали, подстраивались под изменяющиеся условия внешней среды – и выживали, несмотря ни на что.

Природы снов своих Лала не понимала. Окружающие, с которыми она пыталась поделиться, поднимали ее на смех. Истолкованию ее таинственные грезы не поддавались – она принимала их покорно, как часть своего существа, называя их попросту «бзиком».

«Ну как ты не понимаешь, – веселилась она, – бзик – и все! Вот некоторые от музыки с ума сходят, другим – только фарфор подавай, третьи – чего-то сочиняют, а у меня – сны. Я днем здесь, с вами, а ночью там!»

Бабаев этого не понимал. Он пытался разобраться в природе способностей переселяться в любое живое существо, не теряя индивидуальности. Больше всего его потряс случай с мухой.

«Да не было никакого воскрешения, не бы-ло! – твердила ему Лала. – Не добил ты ее. И хорошо сделал. Живая она была. Мне ее прямо жалко стало. Лежит она такая большая, скрюченная, а у нее детки скоро должны быть. Вот я и представила себе, с каким бы удовольствием она встрепенулась и полетела…»