Кайрос - Анастасия Монастырская Страница 26

Рамы скрипнули и встали на место.

Мара обмякла, тяжело дыша. В глазах мелькали красные мушки. Знала, что сейчас белки у нее розовые, с лопнувшими сосудами. Но это ничего, это поправимо. Опоздай она на час, было бы поздно. А так… все получилось. Остались кое-какие формальности.

Деловито выжала юбку и подошла к зеркалу:

– Что, съела? А этого попробовать не хочешь? – в стекло ткнулся средний палец в недвусмысленном жесте. – Еще раз встанешь на пути, уничтожу. Поняла?

Зеркало треснуло, норовя порезать осколками.

Мара презрительно рассмеялась:

– Дура ты старая. Даже после смерти глупости творишь.

Подошла к Сухопарову, сняла с него пальто. На смену жару пришел озноб.

Он все так же сидел, уставившись в невидимую точку.

Мара ласково подула в лицо:

– Пе-т-я-я… Ау! Просыпайся, милый, просыпайся… Пора нам.

Набухшие веки дрогнули.

– Кто вы? – вопрос хриплый, из нутра.

– Ты что, забыл? – Мара вполне убедительно изобразила возмущение. – Подруга Ларисы. Мы же с тобой их провожали…

– Куда?

– В свадебное путешествие.

Сухопаров оглядел комнату – холодную и чистую.

– Они уехали?

Мара – сама терпение:

– Еще вчера. Мы их сначала в аэропорт отвезли, шампанского выпили, потом сюда вернулись. И…

– И?

– Петя, я сейчас обижусь, – она снисходительно поцеловала его в губы.

Сухопаров дернулся, отстраняясь. Женщина пугала и не вызывала никаких эротических чувств.

– На что?

– Ларка, конечно, говорила мне, что ты Казанова, но чтобы до такой степени… Мы с тобой… здесь всю ночь кувыркались. Помнишь?

– Не помню.

– Ну, и ладно, – как-то легко согласилась она. – Главное, что я помню, а с тебя, мужика, и взятки гладки. Куда ты такой теперь денешься?

Он вежливо улыбнулся, вот только улыбка вышла чужая, неправильная. Голова легкая и пустая, словно кто-то стер всю прошлую жизнь. Он не помнил ни эту женщину, ни Ларису, ни того, за кого она вышла замуж. Он не помнил ничего и никого, в том числе и самого себя.

– А вас… тебя как зовут? – неловко говорить «вы» женщине, с которой переспал.

– Мара. Поехали?

– Куда?

– Ко мне, дурачок. Мы теперь вместе жить будем. Ты же мне предложение сделал. Или этого тоже не помнишь?

– Ты старая и некрасивая. Как я мог спать с тобой?

– Разве некрасивая? Ты, дурачок, каких женщин любишь?

– Блондинок люблю, с грудью. И молодых.

– Раскрой глаза, милый. Блондинка я. И грудь у меня роскошная. Молодая. Хочешь потрогать?

– Не хочу.

– Смотри, смотри, милый… Хорошо смотри!

Сухопаров провел ладонью по глазам. Да что это с ним? Действительно блондинка. Пухленькая. Нравится. И какой черт дернул глупость брякнуть?

Маре до чертиков надоел этот дешевый спектакль. Сухопаров раздражал все больше, но оставить его в таком состоянии она не могла. Сухопаров – обезьяна с бритвой в лапе, пусть и после лоботомии…

А ведь, правда, похож на обезьяну. Рыхлый, с белесым подшерстком, с толстыми губами и массивным лбом, Очеловеченный орангутанг. Ей никогда не нравился такой тип мужчин, но при необходимости она вполне могла изобразить сексуальный интерес. К кому угодно и когда угодно.

Мара бормотала всякие пошлые нежности и подталкивала Сухопарова к входной двери. Только бы поскорее уйти отсюда. По ее прикидкам в запасе не больше четырех часов. После чего Сухопаров очнется. И тогда все станет очень-очень плохо. Для всех.

Он покорно сел в машину, привалился к стеклу, закрыв глаза.

Телефон бодро пропел «She works hard for the money».

– Почему не в офисе?

Мара мельком взглянула на запястье: начало восьмого. Соскучился Вадим Александрович. Правильно бабка говорила: приучать мужика к хорошему – только портить. Придется боссу провести вечер в одиночестве, ну коли совсем прижмет, так и с Кирой – Мара не ревнивая.

Мара отключила телефон, не попрощавшись. Переживет. У нее сейчас есть дела поважнее.

* * *

Она привезла Сухопарова к себе. Сгрузила тяжелое тело на пол. Подумав, прикрыла пледом. До утра не шелохнется. Зеркало, на всякий случай, перевернула стеклом к стене.

Итак, сорвался. Собственно, оно и понятно: если с детства не обучен контролировать силу, рано или поздно сила прорвется. В той или иной форме. Сухопаров выбрал не лучший вариант. Не без бабкиной помощи, разумеется, но от этого не легче.

Мара на коленках подползла к гостю. Сама виновата: недооценила. Думала дурачок, а дурачок возьми да и выкинь коленце. Держать в анабиозе долго не сможет. После сегодняшнего приключения требовалась подпитка.

Сидя на полу, Мара перелистала тетрадь Софьи. Старуха не оставила выбора. Сухопаров теперь полгорода разнесет. Разнесет – его уничтожат. А без Земли все под ноль. Утрать один элемент – Кайроса не будет.

Она привалилась к туше Сухопарова, закуталась в плед, стараясь согреться. От мужчины шло полуденное тепло. Пахло влажной, чуть подгнившей землей и осенними перепрелыми листьями. Мара закрыла глаза.

…Покосившийся дом, ржаво-красный клен под дождем, аромат последних флоксов и первых хризантем. Бабка сидела в кресле-качалке и вязала. Лицо спокойное и молодое. Только кожа на висках чуть-чуть пожелтела. В корзинке вместе с нитками срезанные цветы, ветки калины, немного грибов и ягод.

– Знала, что придешь, – сказала она. – С Петрушей, признаю, перемудрила. Сама не ожидала. Тут уж меня, старую, прости. Но как иначе? Ты виновата – не я. Придумала свои правила, внучка. Сама выигрываешь. Сама проигрываешь.

– Проигрываю.

– Признала-таки, – спицы удовлетворенно звякнули. – Гордыню смирила. А раз смирила, так и поговорить можно. Чего ты боишься, Марушка?

– Времени. Все перепуталось: и зима, и осень, и весна, и лето… Выхожу в ночь, прихожу в день, и наоборот. Себя забывать стала: то я молодая, то старше тебя. Чего хочу – не знаю, зачем живу – не помню. Раньше все просто было: тебя ненавидела, отца хотела найти, на могиле матери поплакать, замуж выйти, детей родить…

– Что же изменилось? – спицы быстро мелькали, создавая выпуклый узор. Белый клубок неторопливо крутился среди ягод, равномерно окрашиваясь красным.

– Будто не знаешь?

Вдалеке Мара увидела две фигурки – свою и бабкину. Они стояли у большого серого камня, изрытого веками. Посредине валуна змеилась трещина.

Бабка положила ладонь Мары на шершавую поверхность с вкраплениями зеленого мха, и она ощутила горячий пульс. Внутри билось чье-то огромное сердце.